Денис Гуцко - Орлы над трупом

Глядя в зыбкое пространство, на большой скорости надвигающееся на нее со всеми этими деревьями и кустиками, с вереницей столбов, то шагающих вдоль дороги, то уходящих в глухую степь, – Наташа начинала, наконец, осознавать, что с ней произошло. «Ты привыкла к вранью, – вспомнила она слова Полунина, – это опасно».

– Вот как? И чем же, господин директор кладбища?

– Будешь обзываться, замурую тебя в склепе.

– Молчу и внимаю.

– Вранье – оно ведь ради чего-то. А твое вранье – ради вранья. Оно тебя развлекает. Если бы ты меня любила, тогда…

– Ну, опять заладил. И в чем же выход, Миша?

– А нет выхода. Я тебя не отпущу. Так что выхода нет.

Она опустила козырек и, приподнявшись, посмотрелась в зеркало. Помада была на месте, но все равно не оставляло ощущение, что ее смазало ветром. Подкрашивать губы на ходу, когда машину кидает на ухабах – тот еще трюк. Не сегодня. Подняла козырек и отвернулась к окну. Лицо у Андрея было совершенно больное. Она не могла на него смотреть: он вызывал в ней приступы жалости, с которой она не знала бы, что делать.

Ни она, ни он не знают, что делать. Никто вокруг не знает, что делать. Полунин знал бы. Но Полунин умер. Вадим наверняка сидит с таким же больным лицом и, поглядывая на дорогу, погружается в безысходность. У всех тех, кто, одевшись в траур, мчит сейчас в Литвиновку, такие лица. Не знают бедняги, что делать дальше, после того, как все будет кончено.

Похоже, Вадим не знал вчера, что она была в доме. Кто-нибудь другой, наверное, мог бы намеренно подстроить весь этот конфуз – вызвать мужа, зная, что она как сурок спит в соседней спальне. Кто-нибудь совсем другой, только не Вадим. Он ее, конечно, едва терпел. Но подставить не решился бы. Для такой серьезной гадости он слишком мелок. Там, где никто ни за что никогда не заподозрит, – пожалуй. Там он может расслабиться, не играть себя перед самим собой. Но практически не таясь поступить подло – это для него непреодолимо. Он не даст себе воли только из страха быть уличенным. Разве что деньги, которые подсовывал ему Полунин… Но это особый, особый случай.

– Какие здоровые птички, – сказала она, вспомнив про птиц, кружащих наверху. – Не знаешь, кто это? Штук пять.

Конечно, он не ответил. Наташа не стала его цеплять. Она больше не надеялась, что Андрей вдруг очнется и сделает хоть что-нибудь: наорет, вышвырнет ее из машины, разрыдается, попробует поговорить, ударит, на худой конец. Устала ждать.

Однажды ей приснился сон. Она шла по краю какой-то очень высокой стены. Непонятно было, что это за стена, не видно ни конца, ни начала. И внизу ничего не разглядеть. Не то чтобы там лежал туман или тьма кромешная, а просто по каким-то законам сна невозможно было это увидеть. Так было устроено ее зрение в том сне. И она шла и шла, наверное, всю ночь. И чувствовала, как устала, как в ее теле ноет и гудит великая усталость, будто далекий задумчивый колокол. Хныкала, пыталась лечь. Но не могла примоститься на узком ребре стены, скользила в пустоту. Снова шла, шла… Знала, что нужно прыгнуть, другого выхода нет. Боялась. Что-то даже кричала. В конце концов она собралась и прыгнула – но почему-то не полетела вниз, задыхаясь от разгоняющегося воздушного потока, а оказалась, как была, на той же стене, бесконечной кирпичной стене. Она шагнула и пошла дальше.

В тот день утро задалось солнечное. Андрея, как всегда, рядом не оказалось. Полунин послал его куда-то в область, смотреть мастера, который резал кресты из дорогих пород дерева. Полунин сказал ей, что ее муж не смеет полюбить женщину. Не смеет позволить себе любить женщину. Так же, как Вадим, например, не смеет быть сволочью. Это, сказал, не редкость. Тысячи людей не смеют быть теми, кем хотят. И любить не смеют тысячи. Она лежала и смотрела на волны света на потолке, и ей вовсе не хотелось думать, откуда они взялись. Хотелось лежать и смотреть – и чтоб было легко, как бывало раньше. Но невольно думалось, и от этого не получалось просто лежать и наслаждаться видом льющегося по потолку света. Она чертыхнулась и встала. На подоконнике под открытым окном лежал рулон отклеившейся от стекла пленки, которой они закрыли окна на лето. Пленка дрожала и расплескивала по комнате солнечных зайчиков. Глядя на них, она уже знала, что сделает это. Через несколько часов, ближе к обеду, Наташа в первый раз переспала с Полуниным.

– Ты теперь доволен?

– Нет.

Он курил, глядя в потолок.

– И чего тебе надо?

– Мне надо все. Но я не тороплю. Я терпеливый, я ждал целый год. Буду ждать еще.