Энгус Уилсон - Рассказы

Поход к Сэмюелам на коктейли заведомо не сулил ничего доброго, но мамочка настояла, и они пошли. Если Алека Лавата она только недолюбливала, то Розу Сэмюел просто ненавидела. Она не могла тягаться с Сэмюелами в богатстве и утонченности. А главное — ревновала его к Розе. Летом 1942 года он побывал у них в Эссексе — с этого невинного события все и пошло. «Роза Сэмюел позволила себе с Дональдом много лишнего», — объявила она тогда тете Норе.

Роза была, по ее собственному выражению, «с головы до ног выдержана в стиле 1912 года». Темные гладкие волосы собраны в высокую прическу — сложное сооружение, украшенное перьями и алыми фруктами; алое бархатное платье со шлейфом, веером расходящимся от очень узкой, облегающей юбки, а сбоку — разрез до колен. Дональд вспомнил, как сердце у него победно екнуло, когда она пошла к ним навстречу — здесь он, по крайней мере, на дружественной территории, недаром Роза была его поверенной и союзницей во всех его сражениях. Но тотчас вслед за тем его пронзила уверенность, что победу одержит его мать. Так и случилось: то ли от смущения, то ли от неприязни Роза допустила оплошность, решив обескуражить противницу нарочитым забвением приличий. С напускной бравадой она принялась рассказывать о забавном эпизоде, который приключился с ней по дороге из Швейцарии. Она, оказывается, разговорилась с одной юной попутчицей, «личико — ангельской чистоты», однако вскоре выяснилось, что это небесное создание связывают не совсем обычные отношения с ее пожилым дядюшкой.

— Короче говоря, дружочек, — говорила Роза своим глубоким глуховатым голосом, — он ставит ее перед собой в чем мать родила, не считая чулок, и стегает кнутом из воловьей кожи. Причем самое невероятное, что она излагала мне этот кошмар во всех подробностях с таким равнодушным и скучающим видом, словно речь шла о том, как она ходит за покупками в овощную лавку.

Мамочка покатилась со смеху.

— Простите, миссис Сэмюел, голубушка, но жизнь у людишек подобного сорта удручающе пресна и показаться интересной может лишь человеку столь незыблемо строгих правил, как вы.

— Ведьма старая, — пожаловалась ему после Роза. — У самой глаза на лоб полезли, я-то знаю, но разве она когда-нибудь выдаст себя!

А мамочка, не дожидаясь, пока хозяйка дома удалится на почтительное расстояние, громко — заключила:

— До чего это мне напоминает вечера у дедушки Каррингтона в Мейденхеде и всех этих бунтарей против викторианской морали с их пошлыми сальностями в курительной! Отшлепать бы хорошенько по мягкому месту…

— Люблю я, грешным делом, Розу Сэмюел, — говорила она потом, возвращаясь домой, — да и можно ли всерьез невзлюбить такую дурочку! Только все же, милый мой, кто-то должен сказать ей, нельзя так одеваться! Ну, для чего было водружать себе на голову рождественскую елку, а это алое платье каково! Прямо Пола Негри из старого кинофильма. Так и ждешь, что вот-вот вытащит из-за лифа тайное донесение.

Он, помнится, попробовал переменить разговор, упомянув симпатичную девушку-археолога, с которой познакомился в тот вечер, — она, по крайней мере, была одета скромнее скромного. Однако не тут-то было, его мамочка любила придираться и к нашим и к вашим.

— Действительно, очень приятная особа. Так обидно, что ей зачем-то понадобилось явиться в мешковатом платье и уличных туфлях! И потом, чтобы вот так позволить себе обходиться совсем без косметики, нужно иметь идеальный цвет лица. Всякому и так видно, что она — серьезный человек, к чему это подчеркивать? Смешно! Остается лишь повесить на шею табличку с надписью: «Оксфорд, бакалавр гуманитарных наук», или как их там еще величают.

Дональд почувствовал, что готов на любые уступки. От всего отрекусь, думал он, к черту Розу, к черту веру в духовные ценности — только бы умиротворить ее, только бы достигнуть согласия. Он случайно подслушал сегодня, как трое гостей выспренно рассуждали о театре, и пересказал ей их разговор, хоть и знал, что тем самым дает ей новую пищу для нападок на его «умных» друзей.

— Я иногда сомневаюсь, — говорил он, — понимают ли люди сами, что хотят сказать, когда начинают щеголять профессиональным жаргоном. Речь у них, мама, шла о каком-то спектакле, и Оливия Вернон заметила, что, хотя сама вещь ей не нравится, она очень театральна. «Театральна! — возмутился ее муж. — Скажи лучше — чистый театр!» Тогда подал голос этот олух Стоукс-младший: «А я считаю, что это вообще не театр, театру присущ блеск, а тут была одна серость». — «Так в том-то и вся соль, — глубокомысленно произнесла Оливия, — в такого рода серости как раз и заключен особый блеск, только в обратном смысле».