Луиджи Малерба - Греческий огонь

— Никифор хитер и умен, во время военных действий в Киликии и в Сирии я провел рядом с ним не один месяц и хорошо его изучил. Я видел его всяким — терпеливым и несдержанным, спокойным и в приступе внезапного гнева. Тебе не следует провоцировать Никифора. Это опасная игра — вырывать мужа из объятий его мистических сновидений.

— Ты сказал: хитер и умен, но забыл, что он еще жесток и мстителен. Я тоже хорошо его знаю. Весь мир для него делится на союзников и врагов, и с врагами он всегда беспощаден. Несмотря на корону и на всякие навязчивые религиозные идеи, он был и остается солдатом, и человеческая жизнь для него не дороже комариной.

— Потому-то я и прошу тебя быть как можно осторожней.

— Его не так уж беспокоят мои злые выходки: они вносят хоть какое-то разнообразие в его жизнь. Боюсь только, как бы он не узнал о наших встречах. Не исключено, что какой-нибудь усердный соглядатай уже донес ему обо всем. Таким образом, мы перешли в число его врагов, и при первом же удобном случае он безжалостно с нами расправится.

— Если уж на то пошло, пусть убивает меня, — сказал Цимисхий, — на тебя же он вряд ли поднимет меч. Он знает, что популярность его падает, и ему приходится быть особенно осмотрительным в своих действиях.

— Если он убьет тебя, зачем жить мне? Правда, тяги к самоубийству у меня нет, но достаточно ему пальцем пошевельнуть, как сразу же найдется сотня желающих отправить меня на тот свет. Единственная роскошь, о которой я мечтаю: если я останусь без тебя, пусть убьет меня кто-нибудь другой, чтобы мне не пришлось пачкать руки собственной кровью. — Феофано посмотрела в глаза Цимисхию. — Ты слышал, что я тебе сказала?

Цимисхий закрыл ей рот долгим поцелуем и погладил ее по лицу:

— Быть может, мы слишком драматизируем ситуацию и ведем себя так, словно нас уже преследуют или даже приговорили к смертной казни, а всего-то и нужно — постоянно быть начеку.

Феофано передернуло:

— Я не согласна. По-моему, если мы хотим спастись, надо действовать. Нам нельзя ждать, когда нас заманят в капкан, словно двух крыс. Ты опытный стратиг, и тебе ли не знать, что, когда на тебя готовится нападение, надо самому переходить в атаку. Разве не так?

— Но пока нет непосредственной угрозы, нам лучше сохранять мир. Ты должна меня понять, всю свою жизнь я провел на войне, и теперь, когда мы можем быть вместе, я хочу наслаждаться каждым мгновением любви, я хочу ласкать тебя, хочу мечтать, хочу думать только о тебе, смотреть на тебя, чтобы запечатлеть твой образ в памяти и мысленно видеть тебя, когда нам приходится разлучаться и я ворочаюсь без сна в своей постели. Ты — самая блестящая моя победа, ни одно выигранное мною сражение не стоит волоска с твоей головы.

Феофано улыбнулась одними уголками губ, и на мгновение показалось, что она обезоружена словами Цимисхия, но сразу же в ее глазах блеснул странный холодный свет, а сквозь растянутые губы вырвались свистящие, как удары хлыста, слова:

— Я чувствую опасность, постоянно нависающую над нами, я живу во Дворце рядом с Никифором и знаю, что над нашими головами сгущаются грозовые тучи. На войне ты угадываешь намерения врага, но при дворе византийского императора мое чутье острее твоего.

Цимисхий посмотрел на нее удивленно и встревоженно:

— Тогда скажи, что нам делать.

— А я уже сказала: если противник угрожает тебе, нужно первому идти в наступление. Никифор что-то замышляет против нас.

— Но Никифор — император, нельзя нападать на него безнаказанно, как на любого другого врага.

— Ты прав, безнаказанно нападать нельзя, — Феофано сделала короткую паузу, — но чтобы избавиться от опасности, нам остается избавиться только от него самого.

Цимисхий обомлел. Мысль об убийстве Никифора была для него совершенно недопустимой; он понимал, что затея эта безумна, чудовищна и бессмысленна. Но Феофано, заметившая его растерянность, не унималась:

— Может, ты забыл, что второй человек в империи после Никифора — ты?

— И что из этого следует?

— А то, что армия с восторгом провозгласит тебя императором и весь народ будет на твоей стороне. Народ больше не любит Никифора из-за постоянных войн и тяжких поборов, которые ложатся на плечи торговцев и ремесленников, вынужденных оплачивать эти его войны. Во время последних игр на ипподроме в императорскую ложу летели камни, нас осыпали оскорблениями. С тех пор Никифор не осмеливается выходить к народу и, пользуясь любым поводом, покидает Константинополь.