Луиджи Малерба - Греческий огонь

— Если вы позволите мне удалиться, — сказал куропалат, — я тотчас вернусь к себе и больше не выпущу пергамента из рук.

— Ваше намерение мне кажется разумным после всех этих неразумных речей. Можете идти.

Сделав ритуальный поклон, куропалат. отступил на несколько шагов, вышел за дверь и поспешил в свои апартаменты.

С некоторых пор в дворцовых коридорах поговаривали о том, что Феофано, ставшая благодаря замужеству императрицей, тайно готовит заговор, чтобы разделаться с грубым, неотесанным Никифором. Но кто займет его место? На вопрос этот пока никто еще не нашел ответа, вернее, ответов могло быть слишком много, и потому небескорыстные сплетники называли то одного, то другого возможного кандидата.

Сам Никифор, очевидно, подозревал о каких-то затевавшихся против него кознях, о чем свидетельствовали его уединенный образ жизни и осмотрительное поведение, а также все более редкие и неожиданные официальные выходы из Дворца и прогулки инкогнито в самой странной и неподобающей императору одежде.

Всегда находился человек, готовый поклясться, что он узнал императора, когда тот в отрепье нищего бродил ночью по припортовым улочкам. А кое-кто даже утверждал, будто видел, как император с измазанным грязью лицом, согнувшись от тяжести, таскал на спине короба с соленой рыбой, разгружая суда, прибывшие из Карфагена или из портов Эгейского моря.

Куропалат не мог не отдавать себе отчета в том, что он не раз задевал самолюбие Феофано, а однажды, во время того злополучного Аристотелева пира, и вовсе поставил ее в неловкое положение. Феофано всегда относилась к куропалату настороженно, избегала не только встреч с ним, но и, по возможности, старалась не попадаться ему на глаза. Императрице была неприятна его близость к трону, его внезапные появления в комнатах Никифора, секретные беседы братьев, эти его испытующие взгляды, вынуждавшие ее проявлять особую осторожность в своих любовных похождениях и бесконечных интригах. Феофано не могла не знать, что куропалат Лев пользуется поддержкой дворцовых чиновников и наемного войска особенно теперь, после того, как их командира Нимия Никета бросили в тюрьму и не назначили на его место никого другого. Это последнее обстоятельство, конечно же, не могло не смущать и не беспокоить ее тоже.

У Феофано не было недостатка в преданных и жестоких прислужниках-евнухах, которые следили за каждым шагом куропалата и, воспользовавшись его кратковременным отсутствием, могли выкрасть пергамент. Куропалату было хорошо известно, что во Дворце все относятся друг к другу с подозрением, шпионят сами или пользуются услугами соглядатаев, которые ведут слежку не только за противниками, но, главным образом, за союзниками, ибо именно под прикрытием фиктивных союзов те, кто похитрее, замышляют заговоры или расчищают себе путь в сферы высшей дворцовой знати. В сущности, куропалат сознавал, что на бюрократию он может рассчитывать лишь до тех пор, пока попутный ветер дует в его паруса, но едва ветер переменится, первыми предадут его именно те чиновники, которым он помог выдвинуться. Благодарность — чувство унизительное для всякой посредственности. Если ты почуял грозящую тебе опасность, говорили во Дворце, ищи предателя среди тех, кого ты облагодетельствовал.

Куропалат направлялся к своим апартаментам, охваченный тревожными предчувствиями, которые с каждым шагом все усиливались. Неужели Феофано задумала осуществить свой план с помощью его родного брата Никифора? Абсурдная, безумная, казалось бы, мысль, но разве не было при дворе самой изощренной игрой скрывать правду, облекая ее в форму какой-то нелепицы, чего-то невероятного? Почему император Никифор осведомился у него о пергаменте? С чего бы он вдруг стал заботиться не о свитке, который пропал после убийства оружейного мастера, а о пергаменте, доверенном брату? Странное поведение Никифора наводило на мысль, что действовал он по чьему-то наущению. Но кто еще тут мог быть замешан, кроме Феофано?

Куропалат принял решение, которое в данный момент могло дать ему передышку и казалось единственно правильным, а потому и наименее рискованным: он запрется в своих апартаментах и не станет предпринимать никаких шагов, абсолютно никаких. Будь что будет! Действовать он начнет лишь в том случае, если обстоятельства вынудят его к этому, свои апартаменты покинет, лишь если его заставят их покинуть, а о пергаменте и вообще о чем-либо заговорит, если его принудят прервать молчание силой. В обстановке, сложившейся из-за исчезновения пергамента, единственной его мечтой было поскорее укрыться, никого не видеть, ни с кем не разговаривать. И ждать. Чего ждать, на что надеяться, куропалат и сам не знал. Разве лишь на то, что все обо всем забудут. Пока же он вызвал к себе своего первого секретаря, чтобы отдать ему приказания.