Луиджи Малерба - Греческий огонь

Заключенный все еще стоял на лавке, прямо напротив входа, и эпарх предпочел обычному казенно-формальному обращению легкое ироничное замечание.

— Мне кажется недостойным бывшего этериарха, начальника дворцовой гвардии, карабкаться по стене, словно какая-нибудь ящерица.

Узник смотрел на него с досадой и раздражением.

— А мне кажется недостойным верховного судьи Большого Дворца сравнивать начальника дворцовой гвардии с ящерицей.

— Моя должность эпарха никак не ограничивает меня в моих сравнениях. Но вы-то больше не этериарх, не начальник дворцовой гвардии. Для меня вы — всего лишь заключенный и, возможно, изменник.

Нимий Никет бросил возмущенный взгляд на эпарха.

— Вам следовало бы знать, что если должность этериарха в любой момент может быть отнята у меня императором, то обвинение в измене надо доказать.

— Вы собираетесь учить меня моему ремеслу? Если я сказал «возможно», то это значит, что вы можете быть изменником, а можете и не быть им. Именно с этим ощущением я и шел сюда, хотя все говорило о том, что император Никифор Фока не мог быть столь безрассуден, чтобы лишить себя такого доблестного начальника дворцовой гвардии, не имея к тому веских причин.

— И тем не менее мое присутствие во Дворце, видимо, сочли необязательным, раз я оказался здесь. Однако официальная причина моего заключения мне неизвестна, я даже не могу ее себе представить. Вероятно, вы дадите мне какие-то объяснения по поводу моего ареста.

Эпарх сел на деревянную лавку рядом с заключенным, провел рукой по лбу, как будто ему пришла в голову какая-то внезапная мысль, а затем совершенно иным, вполне доброжелательным тоном заговорил о другом, уклонившись от ответа на этот вопрос.

— В последние дни император был не в духе, так как его оскорбил епископ из Лонгобардии, осмелившийся заявить во время торжественной трапезы, на которую он был приглашен, будто жареного козленка с чесноком не готовят.

Нимий Никет посмотрел на эпарха с удивлением и растерянностью.

— Зачем вы рассказываете мне этот анекдот?

— Раз вы сами не можете представить себе причину, по которой оказались здесь, я пытаюсь подсказать вам возможный повод. Как вы знаете, сановник вашего ранга может быть арестован только с согласия императора, и вполне возможно, что этот случай — всего лишь следствие каприза или дурного расположения духа нашего императора, которого рассердил приезжий епископ. Я лишь попытался дать одно из возможных направлений вашим подозрениям, направить их в какое-то русло.

Нимий Никет вновь посмотрел на эпарха, который опустил глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом.

— Я не понимаю, зачем вы пытаетесь приписать мне мысли, которых у меня нет. Можно подумать, что вы хотите навязать мне еще какое-то обвинение, кроме того, кстати говоря, пока неизвестного мне, из-за которого я сижу в этой камере. Нечестный способ свершения правосудия, и, по правде говоря, я не могу вас понять. Разве мало того, что меня заключили в тюрьму как предателя? И теперь, вместо того чтобы сообщить мне причину ареста, вы морочите мне голову рассказами о причудах императора и вообще ведете себя так, будто измена — это какой-то пустяк, почти простительная шалость.

— Значит, вы признаете себя изменником?

— Напротив. Считаю это обвинение гнусной клеветой, хотя оно и высказано мне лишь в предположительной форме, чтобы несколько смягчить оскорбление.

— Выдвинутое против вас обвинение находится у моего помощника. Но не приписывайте мне власть и полномочия, которыми я не обладаю. Вы знаете, что вас заключил под стражу куропалат, разумеется, с согласия, а может быть, и по приказу самого императора, поскольку при дворе вы были облечены высшей военной властью и подчинялись только ему. В мои обязанности входит лишь допрашивать, возбуждать дело, рассматривать его в судебном порядке, а не сажать людей в тюрьму, тем более эпархов. Еще я могу по-разному вести себя с заключенными: быть с ними откровенным и доброжелательным или, наоборот, суровым, в зависимости от самого дела, но и от моего личного отношения к заключенному и даже от моего настроения и самочувствия в этот день.

— Вы сообщили мне о своих разнообразных настроениях, ло не сказали, от чего они зависят. Почему вы сначала называете меня изменником, а потом делаете вид, будто питаете ко мне дружеские чувства?

— Может быть, потому, что мне так больше нравится, или потому, что мне так удобнее, или мне кажется, что это может пойти на пользу дела. Возможно, именно таким способом я надеюсь добиться от вас правды. Но, признаюсь вам честно, еще и потому, что вы — сириец, то есть принадлежите к нации с древней культурой и цивилизацией, но строптивой и вероломной.