Андрей Столяров - Не знает заката

Разбудил меня телефонный звонок. Я, как очумелый, скатился с тахты, куда вчера, на исходе ночи все же перебрался из кресла, и, пытаясь дотянуться до трубки, забарабанил пальцами по краю столика.

Звонила, разумеется, Светка. Я, как обычно, даже не нажав еще кнопку ответа, уже твердо знал, что это – она. Какая-то загадочная аномалия. Вроде бы вызов ее, кстати, не высвечиваемый на экранчике, ничем не должен был отличаться от десятков и сотен других, ведь их формирует одно и то же акустическое устройство, а вот, поди ж ты, звучит как-то иначе. В звонках Светки всегда чувствуется тревога. Звуки будто пульсируют, готовые лопнуть, раздуваются, мелко дрожат, вынуждая меня в панике хватать трубку. Светка точно боится, что я ей не отвечу, и не отвечу уже никогда, сколько ни набирай этот номер. Она мне сама как-то в этом призналась – сказала, что когда меня рядом нет, у нее подскакивает температура, она ничем не способна заняться, все проваливается куда-то: вдруг – ты ушел, тебя больше не будет. Успокаивается лишь тогда, когда я оказываюсь в пределах видимости… Не смейся, пожалуйста, это серьезно…

Сейчас она была именно в таком состоянии. А когда Светка в таком состоянии, ей лучше не возражать. Я это уже хорошо усвоил. И потому, повалившись все в то же кресло, покорно претерпевал шквал упреков, не уступающих по интенсивности недавнему ливню.

Одновременно я узнавал о себе много нового. Оказалось что я – законченный эгоист, эгоист природный, патологический, которого уже ничто не исправит, эгоист, даже сам не осознающий своего эгоизма, погруженный в себя настолько, что все другое отодвигается куда-то на задний план. Оказалось, что Светка для меня давно уже ничего не значит, так – прислуга, помощник по решению бытовых проблем, я о ней даже в принципе никогда не думаю, а если думаю, то, разумеется, лишь в последнюю очередь. Оказалось также, что вчера она звонила мне допоздна: в девять вечера, в десять, в одиннадцать, в полночь, в час ночи. Почему у тебя отключен сотовый телефон? Хотела позвонить еще в три часа, потом махнула рукой. Чем ты там вообще занимаешься? С девками гуляешь? Одолели воспоминания детства? А я тут с ума схожу! Два дня, как уехал, ни одного слова…

В общем, я был заклеймен, уничтожен, низведен до положения отщепенца, морально разоблачен, выставлен у позорного столба, и лишь после того, как глубина моего нравственного падения получила исчерпывающую характеристику, мне было милостиво разрешено пробормотать что-то в свое оправдание.

Впрочем, все мои доводы были тут же отвергнуты.

– Обязан был позвонить!.. Нет, я же в самом деле волнуюсь!..

И далее мне было объяснено, что, разумеется, никакими чрезвычайными обстоятельствами подобное поведение оправдано быть не может, все, закончено, прощения мне не заслужить теперь во веки веков, однако крохотный шанс у меня все-таки есть: если я всю свою жизнь, буквально с этой секунды, целиком и полностью, не рассуждая, посвящу ей, Светке, то, может быть, когда-нибудь, лет через двадцать, она, так уж и быть, подумает о том, чтобы смягчить приговор. Так что, не трать времени, начинай. А вообще я должен теперь звонить ей три раза в день – утром, днем, вечером, не отговариваясь никакой занятостью.

– Хочу тебя видеть, – сказала Светка. – Видеть, чувствовать, осязать… Стукнуть тебя по затылку… Устроить тебе грандиозный скандал… Возвращайся… Скорее, скорее…

На том мы и расстались.

Еще несколько мгновений у меня было горячо в сердце. Телефонные разговоры со Светкой почти всегда действуют на меня подобным образом. Есть в них, помимо обычного женского беспокойства, что-то такое, без чего трудно жить. Ведь восемь миллионов людей в Москве: умных – глупых, красивых – уродливых, богатых – бедных, а все равно – для нее нет никого, кроме меня. И с другой стороны, восемь миллионов людей в Москве: симпатичных – отталкивающих, разговорчивых – молчаливых, порядочных или не очень, а все равно – для меня тоже нет никого, кроме нее. Вот это, наверное. То, что из накрапывающей простудной Москвы протянулась ниточка в летнюю духоту Петербурга. И пока эта ниточка дрожит и натягивается, пока она звенит и трепещет, заставляя сердце биться быстрее, я чувствую, что еще существую, что я жив, что я есть, что я – не бесплотная тень, блуждающая во мраке.

Правда, меня встревожило одно обстоятельство: неожиданное признание Светки, что вчера она не могла до меня дозвониться. Свой сотовый телефон я не отключал, деньги на счете были, подзарядка ему не требовалась. Трубка вообще функционировала нормально, о чем свидетельствовал только что состоявшийся разговор. Можно было, конечно, предположить некую системную неисправность, сбой на линии, какие иногда происходят у самых надежных фирм. Однако это уже – ЧП, о котором операторы сразу же известили бы. Впрочем, гадать бессмысленно. Проще отнести это к разряду тех странных фактов, которые сопровождали мое пребывание в Петербурге. Мне не хотелось сейчас о них думать. Не хотелось думать о них, ничего зря накручивать, не хотелось снова ввергать себя в состояние маниакальной тревоги. Ни к чему хорошему это не приведет. Лучше оставить, как есть. Пусть все успокоится, выдохнется, осядет на дно, как мутная взвесь. Пусть прояснится само собой.