Андрей Столяров - Не знает заката

– Скажите, а конфликтов у Ромашина с кем-нибудь не было? – спросил я. – Мог его кто-нибудь ненавидеть, желать ему зла? Чего-нибудь такого не проявлялось?

– Ну, это вы совсем не в ту сторону, – сказала Маша. – Конечно, у Виктора Андреевича наверняка были какие-нибудь недоброжелатели. У кого их нет? К определенному возрасту, знаете, накапливается неприязнь. Ничего с этим не сделаешь. Но мы ведь не в коммерческой фирме, чтобы – доходы делить. В нашей среде эти вопросы так не решаются.

Она опустила руки.

– Можно я вас тоже спрошу? Вот мне вчера позвонили и сообщили, что очередное заседание Клуба состоится в этот четверг. Ангелина Викторовна, секретарь… Тема поставлена та же самая. Вести заседание, вероятно, будете вы?

– Если нет возражений…

– Какие могут быть возражения?.. И вот я хотела задать вам такой вопрос…

Маша помедлила – вдруг подняла веки и посмотрела мне прямо в глаза.

Зрачки у нее были абсолютно непроницаемые.

– А вы не боитесь? – негромко спросила она.

Это был хороший вопрос. Маша ушла и оставила меня с ним один на один. Не знаю, сумел ли бы я на него ответить? Как, впрочем, и на любой другой вопрос, связанный с Клубом. Скорее всего, пока не сумел бы. Пока мне было ясно только одно: я сделал шаг в глубь Сумеречной страны, и ничего особенного не случилось. Не обвалился потолок в кафе, где мы с Машей сидели, не выскочил на тротуар сумасшедший «джип» и не сшиб меня с ног, земля не разверзлась дымящейся бездной и не поглотила меня.

Пока все было спокойно.

Правда, это не гарантировало, что катастрофы не произойдет уже в следующее мгновение.

Несколько раз в жизни я был удивительно счастлив. Причем, странное дело, переживание это не было связано ни с какими конкретными достижениями. Нельзя было сказать: вот я добился того-то, завершил определенный этап, получил результаты и потому испытываю теперь чувство законного удовлетворения. Напротив, именно в эти моменты ничего особенного в моей жизни не происходило. Ощущение счастья возникало из чего-то другого; приходило и уходило случайно, как ему вздумается.

В первый раз это захватило меня, когда я еще учился в университете. Как-то утром я бежал от остановки по Таможенному переулку, опаздывая к началу занятий. Был, насколько я помню, конец апреля, город давно просох, лишь кое-где темнели на тротуарах ветвистые потеки ручьев. Слабая, почти неуловимая зелень окутывала кусты. Воздух был свеж, но уже проступал в нем намек на будущую жару. И вот на углу широкой Менделеевской линии, там где в промоине мостовой вздрагивал вместе с лужей кусочек мокрого неба, я вдруг остановился, со всхлипом каким-то переведя дыхание, и вместо того, чтобы поспешить дальше, через бульвар, к главному входу, ни с того ни с сего повернул влево, обратно на набережную.

Не знаю, почему я так поступил, однако в тот же момент почувствовал, что поступил абсолютно правильно. Потому что, едва распахнулась передо мной ртутная ширь Невы, едва просиял под легкими облаками шпиль на башенке Адмиралтейства, едва вспыхнул тяжелым боком на солнце купол Исаакиевского собора, словом, едва открылась та чудесная панорама, которая запечатлена на сотнях гравюр, фотографий, картин, посвященных Санкт-Петербургу, как я вдруг в изумлении понял, что действительно существую. Вот он, я – в просторе набережной, в просторе вселенной, в круговороте весны, дышу, растерянно оглядываюсь по сторонам, щурюсь от солнца, стискиваю рукой ремень сумки с книгами, и весь мир, представший сейчас моему взору, точно в кино, со всеми его трепещущими подробностями – это тоже я, просто в каком-то ином своем качестве, и он всегда будет таким, несомненно, всегда, всегда – таким, как я его вижу.

Большую часть этого дня я, помнится, прошатался по городу. Бродил по Дворцовый площади, к счастью еще не забитой туристами, блуждал по веренице дворов, расположенных за Капеллой, слушал в Соляном городке путаную птичью скороговорку. Сидел в каких-то сквериках, на каких-то скамейках, пил сладкий коричневый кофе в столовой на Литейном проспекте, о чем-то думал, чего-то ждал, ворошил в сознании какие-то призрачные желания. Вернулся в университет только часам к пяти, к практикуму по физике, пропускать который было нельзя.

Второй такой случай произошел через несколько лет. Я уже закончил университет, начинал работать в одном из научно-исследовательских институтов. Осваивал новые для себя методы, начитывал специальную литературу. Еще ничего не было определено. И вот однажды, вечером, возвращаясь с какого-то бессмысленно-утомительного совещания, посвященного бог знает чему, а, может быть, ничему, я почему-то вышел из метро не на «Горьковской», откуда мне было до дома минут двадцать ходьбы, а на предыдущей станции, на «Невском проспекте – свернул по каналу, пересек Марсово поле и где-то с середины моста вдруг увидел оранжевый яркий закат, простертый по горизонту, силуэт Петропавловской крепости, синие купы деревьев, замершие в безветрии, и надо всем этим, точно предзнаменование осени, – растянувшееся ножевым острием фиолетовое дымное облако. И точно так же пронзило меня, что все это не напрасно, все изначально предрешено, все имеет какой-то неведомый, скрытый смысл, жизнь – это больше, чем просто жизнь, в ней непременно что-то произойдет.