Андрей Столяров - Личная терапия

Вот с такими мыслями я возвращаюсь в комнату. Сна нет ни в одном глазу; мне и в самом деле не следовало курить. Ложиться в постель в подобном настроении бесполезно: я буду опять ворочаться, вздрагивать, прислушиваться к каждому звуку. Вот вроде бы проехала по нашему переулку машина. Вот грохнул лифт и – пополз, протискиваясь сквозь узкую шахту. Вот передвинули наверху что-то тяжелое. Вот запищала, тоже где-то на улице, сработавшая сигнализация. Избавиться от звуковой истерии уже не удастся. Поэтому я зажигаю в комнате свет и, чувствуя мутный гул в голове, пристраиваюсь за рабочим столом. Работать я, тем не менее, не собираюсь. Я не обладаю счастливой способностью Авенира трудится во время бессонницы. Однажды я поинтересовался, как он борется с этим изматывающим проклятием, и Авенир удивленно ответил: Никак, просто работаю. – И что, получается? – в свою очередь, удивленно спросил я. – Ну, как обычно, иногда даже лучше, – сказал Авенир.

У меня, к сожалению, такой способности нет. Я много раз пробовал сделать во время бессонницы хоть что-то осмысленное. Все равно же время пропадает напрасно. И ничего, признаться, толкового из этих попыток не получалось. Стоит мне включить, например, компьютер и, взяв себя в руки, сосредоточиться на каком-либо материале, как меня в ту же минуту начинает клонить в непреодолимый сон. Глаза слипаются, по телу расползается ужасная вялость. Кажется, только ляг, отключишься через десять секунд. Однако стоит мне выключить проклятый компьютер и действительно лечь, бессонница, будто зверь из засады, наваливается с новой силой.

От мысли работать во время бессонницы я уже давно отказался. Единственное, что в таком состоянии можно попробовать – это отрефлектировать сам источник невроза. Есть такой метод в психотерапевтической практике. Человек начинает тщательно и подробно анализировать причины возникшего беспокойства – прокручивая их раз за разом, последовательно, не пропуская ни одной мелочи. Мозг не терпит однообразия. Через какое-то время ему это надоедает. Истерия начинает стихать, внутренний источник тревоги истощается сам собой. Нормализация происходит даже быстрее, чем ожидаешь.

Именно так я поступаю и в данном случае. Я откидываюсь на стуле и пытаюсь вяло, как будто по обязанности, отрефлектировать ситуацию, связанную с Мурьяном. Она представляется мне достаточно тривиальной. Если Геля переживает сейчас типичный «подростковый кризис» – «крушение парадигмы», «плавление идентичности» – и все крайности ее поведения связаны именно с этой довольно-таки мучительной трансформацией, то у Мурьяна, который старше ее лет на сорок, напротив, типичный «кризис сумеречного периода». Это тоже довольно-таки неприятное психологическое состояние, когда человек, оставив большую часть жизни уже позади, внезапно, точно при вспышке молнии, обнаруживает, что получил в итоге не то, что хотел. Он когда-то считал, что предназначен для великих свершений, а почему-то коптит потихоньку небо в редколлегии ведомственного журнальчика. Она ждал необыкновенной судьбы, которая вознесет его над реальностью, но как-то незаметно для самого себя превратился в заурядного обывателя. Самое же ужасное, что уже ничего нельзя изменить. Прошли годы, безвозвратно упущено время, силы, которые раньше казались неисчерпаемыми, растрачены неизвестно на что. Нет больше смелости бросить привычный уютный берег, поднять паруса на мачтах и выйти в новое плавание. Толчком к осознанию такой ситуации служит, как правило, чужой успех. Чужая удача, как солнце, внезапно высвечивает собственное убожество. Причем здесь негативно работает еще и такая психологическая особенность: свой успех всегда кажется справедливым, а чужой – прихотью обстоятельств. Свой – закономерным, а чужой – невыносимо случайным. Свой – достигнутым неимоверным трудом, а чужой – безо всяких усилий свалившимся с неба. В самом деле, с чего это вдруг – ему, а не мне? Это чрезвычайно привязчивое и очень мучительное состояние. Жизнь есть предчувствие счастья, которое брезжит на расстоянии вытянутой руки. Совсем рядом; уже вдыхаешь его; как абсолютная неизбежность. В голову не приходит, что его может почему-то не оказаться. И когда, по прошествии многих лет, его по каким-то причинам все-таки не оказывается, наступает «слепое ничто», полное разочарование, человек ощущает себя обманутым в главных своих надеждах. В юности такой «кризис сознания», конечно, гораздо острее, потому что психика не сформировала еще никакие защитные механизмы. Однако во взрослом возрасте, когда подобные механизмы уже сформированы, выясняется вдруг, что в этой ситуации они почти не работают. И тогда человек либо полностью угасает, меркнет, выдыхается, как будто никакого огня и не было, механически отбывает годы оставшиеся до небытия, либо погружается в трясину ненависти ко всему миру, скрупулезно подсчитывая каждую несправедливость, допущенную этим миром по отношению к нему лично. И уже не имеет значения, что несправедливости носят, как правило, иллюзорный характер, боль от них – настоящая, и заглушить ее не удается ничем. Вот в таком состоянии пребывает сейчас Мурьян.