Егор Радов - Якутия

Шаги приближались, учащаясь. И тут, когда показалась бегущая трусцой вдоль забора черная тень воина, прижимающего к груди свой автомат, Ылдя вдруг выскочил прямо перед ней с резвостью циркача и громко крикнул:

- Жуй!

От неожиданности караульный дернулся и на миг застыл. Тут же Ылдя со страшной силой ударил его рукояткой пистолета в лоб; караульный пискнул и упал назад, ударившись затылком об асфальт.

- Чудесно! - сказал Ылдя, пряча пистолет.

- Правильно, - радостно согласился Софрон. - Это все потому, что вы сказали <���жуй>!

- Да, мне нужно было звучное слово... Жуй, шуй... Не все ли равно. Берите его автомат, и бежим в самолет. Быстрее!

- Но он же закрыт!

- Вон там, по-моему, они не догрузили, тот открыт, спрячемся за грузами, быстрее...

- Я боюсь брать автомат!.. - воскликнул Софрон.. - Он очнется!

- Ну и трахните его прикладом в рот!

- Слушаюсь! - отчеканил Жукаускас, подошел к караульному, посмотрел в его закатившиеся глаза, дебильное курносое лицо, и осторожно снял с него автомат, приподнимая его туловище и голову. Караульный не пришел в себя. В центре его лба кровоточила огромная рана, внутри которой белела черепная кость. Софрон надел автомат на себя, молодцевато щелкнул каблуками и положил указательный палец на спусковой крючок.

- Перестань, уходим, сейчас другие могут появиться!.. - злобно прошептал Ылдя. - Давай, вперед, раз-два.

Они побежали к самолету зеленого цвета, стараясь не слишком громко стучать своей обувью, и останавливаясь через какие-то промежутки, чтобы осмотреться. Но все было почему-то тихо; может быть, остальным солдатам было просто на все плевать, а может быть, они занимались друг с другом любовью, или изготавливали какой-нибудь наркотик для своих удовольствий.

Ылдя и Жукаускас подбежали к самолету, забежали за его хвост и увидели, что его низ раскрыт и представляет из себя широкий вход в самолетное нутро, а там виднеются аккуратные штабеля темных больших ящиков.

- Видите, как замечательно! - сказал Ылдя. - Пошли туда!

- И откуда вы все это знаете!.. - воскликнул Жукаускас, проходя в самолет. - Это вы так золото перевозили, да? Или это невозможно?! И где же мы тут разместимся? И где же вода?!

Ылдя молча взял его за руку и повел во тьму, вглубь самолета, а потом, зайдя за один из штабелей, сел прямо на металлический упругий пол, указав Софрону место напротив. Софрон с удивлением посмотрел на него; Ефим облокотился о стенку самолетного корпуса и заулыбался.

- Милый мой братик! - сказал он, зевнув. - Будем спать здесь. Это чудесное место; здесь лучше, чем в поле. Кто знает, что будет завтра! Надеюсь, что нас с вами не заметят, и мы куда-нибудь улетим, если этот военный лайнер полетит. Перевозил я в своей жизни и золото, и алмазы, и кислоту, и вазы. Я не скажу вам, как и где. Я даже вот царем был, блин! Ложитесь на пол и отдыхайте, друг мой, пусть вам приснится ваш облик мира, ну а мне пусть приснится мой.

- Во сне я вижу только Якутию! - горделиво ответил Софрон, садясь перед Ылдя на корточки. - А где же вода!! Вы же обещали, я сейчас умру...

- Ну и зануда же вы!.. - произнес Ылдя, засунув руку за пазуху и вытащил плоскую желтую фляжку.

- Вот вам, держите, наслаждайтесь, пейте. Это - вода прекраснейшей в мире реки Алдан, бывшего Тюмюка. Ох, Алдан, Алдан... Ты - моя религия, ты - мой Бог! Все в прошлом, приятель мой, завершилось мое царство, прошло мое время, закончился мой миг. Я сейчас буду плакать и размышлять, и, может быть, душа моя даст мне ответ, а, может быть, скажет совет. Неужели реальность напрасна, и я - пустое смешное существо?!

- Успокойтесь, - мягко сказал Софрон, беря флягу и отпивая большой глоток. - Все правильно, все происходит. Завтра наступит что-то новое, и, возможно, вы станете князем и объявите мир своим. Сейчас действительно нужно спать, и в самом деле надо ждать. Ведь Якутия здесь!

- Значит, мы уснем и отдохнем?.. - трепетно спросил Ылдя, забирая флягу назад.

- Мы будем во сне, - сказал Софрон.

Они легли.

Наутро солнечный луч пронзил иллюминатор, и красное лицо сопящего во сне Жукаускаса воссияло, отражая яркий свет. Софрону стало горячо и неприятно, как будто бы его обмочил подошедший ребенок с фонарем. Вспышки радуг сверкали перед его глазами, и он открыл их, прекращая это цветовое буйство. Он тут же узрел нечто невыносимое, направленное на него, некий белый световой провал, точку без границ и центров, вмещающую остальную блеклость вокруг и затопляющую возможность ее видеть своей чудовищной над-видимостью; это был божественный клинок, сжигающий тебя, это был сам переход куда-то еще, это был ослепительный ноль. Было чудом туда смотреть; там наступало воскресение и сменялось высшей гибелью; там святость становилась славой и преображала ужас; там тайна сгорала в разрушительном огне высшего творчества и рождалась из ничего; и там был смех, бред и зной. Софрон готов был вернуться, уничтожиться и вознестись - и он отвел свой взгляд, закрывая глаза ладонью.