Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

Все прочие еще спали, пансионат молчал.

Тогда Рома Вороныч пошла в большую столовую, откуда могла видеть через окно полонинские подступы к дому. Там она разбила чашку и испачкала подоконник остатками кофе. «Сегодня вряд ли будет тепло», — решила она. Вчера вечером ей пришлось ужасно долго продираться сквозь заросли можжевельника в странных холодных сумерках, стремительно переходящих в темноту ночи (куда, куда его понесло, этого недотепу?), Цумбруннен, верно, рванул вниз, как подстреленный, она обеспокоено взглянула в сторону трамплина, но отбросила мысль о последнем полете; только у леса она его наконец догнала, и они двинулись по тропке вместе. «Я пойду с тобой», — сказала она, переведя дух. Sounds cool [94] Звучит круто (англ.). , — согласился он. Всегда, как только что-то было ему не по нраву, звучали эти дурацкие английские фразы. Какое-то время он шел, опережая ее на несколько шагов. «Взгляни, какая луна — и фонаря не надо», — сказала она. Но это не подействовало. «Почему ты молчишь?» — спросила, пройдя следом еще шагов двести. «Ты должна наконец кого-то выбрать», — ответил Цумбруннен, решительно выбираясь из раскисшей грязищи. Он, остановившись перед одним из шлагбаумов, обернулся к ней лицом. «К чему это сейчас?» — наигранно удивилась она, сосредоточенно глядя под ноги. Ей не хотелось оказаться испачканной до колен, а то и выше. «Ты должна выбрать из нас двоих», — выдохнул он все, чем был полон. «Это не может длиться вечно, — сказал через минуту, глядя, как она вертит головой во все стороны, примеряясь к следующему шагу. — Мне казалось, тебе со мной хорошо. Ты просто притворялась, что тебе хорошо?» Не дождавшись ответа, он продолжил: «Я думал, это что-то большее. Я до сих пор так думаю. Тебе следует обо всем ему рассказать — и всем нам сразу станет легче». «Ты решил все за меня? — отозвалась она, с ужасом чувствуя, как правая нога проваливается в вонючую весеннюю жижу. — Благодарю!» «Не я. Ты сама все решала. Мне казалось, ты все решила еще тогда, в первый раз, в том отеле. И каждый следующий раз. Я помню каждый из тех разов. Я думал, ты тоже помнишь. Если это не так, то ты просто…» «Кто, договаривай», — потребовала она, услыхав недоброе болотное чавканье теперь уже и под левою ногой. «Тебе так этого хочется?» — спросил он, опираясь обеими руками на тот гнилой шлагбаум. «Мне хочется, чтобы ты договорил, — не оставила пути для бегства она. — Ты требуешь от меня столь многого, а сам?» Он стоял в лунном свете совершенно бледный. «Если это было всего лишь такое себе, — его губы никак не складывались в циничную тонкую ухмылку, — такое себе мимолетное приключение с иностранным подопечным, значит ты просто курва, шлюха — и ничего больше — вот, я договорил!» Она его еще раз поблагодарила, а потом сказала: «Подай, в конце-то концов, руку! Не видишь, как мне тут…» Тогда он подал свою ледяную руку и, больно стиснув ей запястье (она почувствовала этот холод даже сквозь куртку и свитер), вырвал ее из болотной западни, но не отпустил, а резко дернул на себя, вторая его рука скользнула по ее спине до того места, где начиналась выпуклость ягодиц, и жадно протиснулась в узенькую лазейку между колготами и трусиками, он стал искать губами ее губы, неловко тычась то в щеку, то в шею, она изо всех сил упиралась («ах, значит я шлюха, да?»), наваливаясь на нее всем телом, сдавив ее плечи своими, шаря руками под свитером и повсюду и, очевидно, вожделея впереть ее прямо на этом сраном шлагбауме, он дышал на нее застоявшейся орехово-спиртовой смесью, но как только вцепился пальцами в молнию на ее джинсах, она сумела («ну нет, уж такого удовольствия тебе не будет!») освободить руку и влепить ему сбоку по щеке наотмашь, сбивая к чертовой матери эти его очки. Разумеется, она не была бы Ромой Вороныч, если бы все не кончилось их головокружительным совместным падением через тот самый scheissener Schlagbaum [95] Говенный шлагбаум (нем.). . Он оказался под ней, внезапно присмиревший, поэтому она поднялась первой. «Ты животное», — сказала она чуть погодя, поправляя на себе одежду. «Забери свои очки и не смей ко мне больше прикасаться», — добавила насколько могла твердо. Он нацепил очки (правое стеклышко треснуло) и так же твердо ответил: «Иди прочь. Я не хочу, чтобы ты шла со мною». «И шуруй себе, — сказала она по-украински. — Сваливай! Пьяное животное!» Она еле удержалась, чтоб не зареветь во весь голос, и пустилась прочь от него прямо по грязи. Сейчас польются глупые слезы — не хватало еще, чтобы он это видел. Карл-Йозеф взглянул ей вслед, махнул рукой, словно пугало пустым рукавом, и чуть хромая побрел в своем направлении.