Максим Жуков - П-М-К

Жизни не было. Так самый трезвый поэт
Написал на полях — видно, дрожжи
Со вчера в нем еще не осели, — иль нет! —
Это я написал, только позже.

Только раньше еще, но в который из дней —
В феврале ли, в апреле, в июле?
Жизнь ушла на покой — так-то будет верней.
Жизнь ушла — и ее не вернули.

Хочется плюнуть в море.
В то, что меня ласкало.
Не потому, что горе
Скулы свело, как скалы.
А потому, что рифма —
Кум королю и принцу.
Если грести активно,
Можно подплыть к эсминцу
Или к подводной лодке,
Если они на рейде.
Можно сказать красотке:
«Поговорим о Фрейде?» —
Если она на пляже
Ляжет к тебе поближе.
Море без шторма гаже
Лужи навозной жижи.

Шторм — это шелест пены,
Пробки, щепа, окурки,
В волнах плывут сирены,
Лезут в прибой придурки.
Мысли в мозгу нечётки,
Солнце стоит в зените,
Даже бутылку водки
В море не охладите.

Кожа в кавернах линьки.
На телеграфной феньке
По телеграммной синьке:
« Мамочка,
Вышли
Деньги».

Между пивной направо
И шашлыком налево
Можно засечь сопрано
Глупого перепева
Или эстрадной дивы,
Или же местной бляди,
Словно и впереди вы
Слышите то, что сзади.

Роясь в душевном соре,
Словно в давнишних сплетнях,
Даже когда не в ссоре
С той, что не из последних,
Сам за себя в ответе
Перед людьми и богом,
Думаешь о билете,
Поезде, и о многом,
Связанном в мыслях с домом, —
Как о постельном чистом.
В горле не горе комом —
Волны встают со свистом.

Море. Простор прибоя.
В небе сиротство тучки.
Нас здесь с тобою двое.
Мне здесь с тобой не лучше.

Чьи-то лица припомнятся,
Кто-то ближе подвинется, —
Это просто бессонница
И чужая гостиница.

Как жила? Припеваючи?
Не в особом экстазе ведь,
Расскажи мне о Галиче,
Если сможешь рассказывать.

Может, все перемелется,
Может, снова навалится, —
Не вдова, не изменница.
Не дала… Что печалиться?

Не княжна, не снегурочка.
Светит тусклая лампочка.
Ты ждала его, дурочка?
Не воротится, лапочка.

Белый день заштрихован до неразличимости черт.
Я свернул у моста, а теперь мне, должно быть, налево…
Словно Кай, что порвал за свой век больше тысячи Герд,
Я заделал себя так, как вряд ли смогла б Королева.

Нынче ветрено, Постум, но что они значат — ветра,
С совокупностью их, с направлением, с силою, с розой?
Не пришедших домой тут и там заберут мусора;
Что рождалось стихом, умирает, как правило, прозой.

Ничего никогда никому не хочу говорить,
Повторяя себе вопреки непреложное: «Скажешь!»
До того перепутана первопричинная нить,
Что ее и петлей на кадык просто так не повяжешь.

Нынче ветрено, милый. Как следствие — вот тебе на:
На мосту ни зевак, ни гетер, ни блуждающей чуди,
И, как в детских стихах, фигурируют те же: луна,
Тишина и т. п. И ее преподносят на блюде.

С чешуей покрывает по самое некуда вал
Никакого житья — все равно, будь ты поц или гений.
Я живу у моста. Я на нем никогда не бывал,
И считаю, что это одно из моих достижений.

На стыке двух культур — культуры никакой,
Все вывезено лучшее отсюда.
И вот твоя строка, не ставшая строкой
В реестре прочих строк, ни Торы, ни Талмуда,
Бросается в астрал, кончается тоской,
Расцвеченной по грудь огнями Голливуда.

В остаточной связи, на разных полюсах,
По эту и по ту регалию стакана,
Когда звучит рояль Бетховеном в кустах
И капает вода из сорванного крана,
Отчетливо паря на девственных листах,
Рождаются слова Великого романа.

Великого? Уволь. Пройдя по косяку
Бессмертия, на борт пустыми вынув сети —
Не потому, что, мол, плохому рыбаку,
Как трепетной мадам, не любящей при свете…
Скорее, — как тебе напишут на веку,
Оно так и пойдет — рядком по киноленте.

Выходит, так и есть: Вселенная — бордель,
Космический притон для спермовыжималок,
Лесбийская стезя… Но все же — неужель
У прилетевших к нам (для пересчета палок),
Мелькнувшим в облаках, раскрашенных под Гжель, —
Божественный инстинкт, как наш, угрюм и жалок?