Вячеслав Пьецух - Жизнь замечательных людей - Повести и рассказы

Время от времени он отхлебывал из своей бутылки, запивал водку водой и вскоре осоловел. Уже пала склизкая роса, чувствительно похолодало и начало клонить в сон. Чтобы взбодриться, Николай подбросил сушняка в костерок и пошел проведать поднадзорное добро: бетономешалка, мешки с цементом, финские совковые лопаты и металлическая сетка для просеивания песка – все было на месте, и тишина вокруг стояла такая, что даже ночная свиристящая мелочь не давала о себе знать. Николай постоял-постоял и так, от нечего делать, стал по периметру обходить бассейн, но не газоном, как в прошлый раз, а самой бетонной бровкой, которая черно лоснилась из-за росы. Немудрено, что спьяну он поскользнулся и ухнул вниз.

По той причине, что русский бог любит детей и пьяных, сильно он не разбился, а только повредил себе левую руку в запястье и набил огромную шишку на голове. Довольно долго он валялся на дне бассейна без сознания, но ближе к полудню, когда солнце начало палить и от жара стало трудно дышать, мало-помалу пришел в себя. Голова кружилась, подташнивало, резко болела рука в запястье и во всем теле стояла какая-то тяжкая ломота. Сироткин приподнялся, опершись на правую руку, сощурил глаза против слепящего солнца и осмотрелся по сторонам, более или менее хладнокровно оценивая свое положение: затененная часть бассейна еще была склизкой от росы, небо показалось особенно высоким, вокруг стояли иссиня-черные стены, грозно-неприступные, какими, вероятно, в старину обносили торговые города. В общем, положение его мало обеспокоило, поскольку он не надеялся пропасть посредине деревни, хотя бы и нежилой, поблизости от большой русской реки, полной жизни, в десяти километрах от областного города Калуги, в центре сравнительно цивилизованной страны, в которой копошатся многие миллионы ребятишек, женщин и мужиков. Тем не менее он с четверть часа пристально осматривал дно бассейна, бог весть на что надеясь, – вероятно, надеясь обнаружить какое-нибудь подспорье вроде обрывка веревки или обрезка доски или острый предмет, которым на крайний случай можно было выдолбить выемки в стене и по ним выкарабкаться на волю из западни. Но горластые строители прибрали дно бассейна аккуратнейшим образом, видимо, под присмотром самого Петракова, ибо Николай знал по опыту, что безнадзорные работяги всегда оставляют после себя пропасть разного мусора, как-то: обрезков, обрывков, стружки, испорченного инструмента, банок, бутылок, ветоши и гвоздей. Теперь же, вместо мусора, дно бассейна почти сплошь облепили мириады лягушек, свалившихся вниз по дурости, как и он; вдобавок в правом дальнем углу притаилась большая коричневая крыса, свернувшаяся комочком и косившая на Николая немигающий черный глаз. Вдруг он почувствовал, что сидеть ему как-то неловко, остро; он сдвинулся чуть влево и вытащил из-под себя половину металлической скобы, какими плотники скрепляют каркасы из бруса или бревен, приятно удивился последовательности рабочего класса и спрятал находку себе в карман.

Время уже шло к обеду, солнце распалилось до максимума возможного, и битум, подтекавший из-под пленки, распространял удушливый аромат. Кряхтя, Николай устроился на корточках у южной стены бассейна, куда не проникали солнечные лучи, и стал думать о том, что наверху у него еще есть в запасе граммов сто пятьдесят водки, которая, поди, нагрелась на солнце до рвотной температуры, что теперь хорошо было бы поесть вермишели с бычками в томатном соусе, что дома он, кажется, оставил невыключенным радиоприемник и что вода в Оке чудесно как хороша. Его уже мучила жажда, особенно чувствительная с похмелья, и он то и дело глотал слюну.

Скучно ему не было; когда еще до высылки по статье о тунеядстве он получил условный срок за покражу мотка колючей проволоки из воинской части и его два месяца продержали в следственном изоляторе, он точно так же, как теперь, на корточках смирно сидел на нарах, тупо наблюдал за соседями по камере, вспоминал разные любопытные факты, вроде географического положения Москвы, и не испытывал при этом ни томления, ни тоски. Уже давно прошел обеденный час, спала жара, и стали наваливаться сумерки, а он все сидел себе на корточках и сидел. Ему только казалось странным, что за весь день он не услышал ни одного характерного звука, выдающего присутствие человечества на земле.

На ночь он устроился в ближнем углу, предварительно разогнав лягушек и положив под голову свои кирзовые сапоги. Небо было чистое, и звезды обильно усыпали темно-синий квадрат, нависший над ним, как полог из драгоценного полотна; звезды то ли подмигивали, то ли переливались, и почему-то казались такими близкими, что до них можно было доплюнуть, если хорошенько напрячь язык.