Павел Пепперштейн - Военные рассказы

На самом деле это сделал Торт.

Читатель уже догадался об этом. В сущности, это был вовсе не торт, а неизвестно что, точнее, неизвестно кто. Скорее всего какой-нибудь инопланетянинтрансформист (сейчас много таких, говорят, проникло на нашу планету), а может быть, просто неведомое существо.

Если кто и знал о нем, то так просто его и называли – Прожорливый Торт. Был он невероятно хитер и действительно невероятно прожорлив, орудовал на больших банкетных столах, на больших торжествах, вовремя подменяя собой настоящий праздничный торт, который он молниеносно съедал. Затем он водружался посреди накрытого стола и, воспользовавшись какой-нибудь ситуацией, когда все отвлекались на поздравительную речь, небольшой концерт, церемонию или любительский спектакль, предшествующий банкету, он жадно и беспощадно поглощал все, что было на столе: всасывал все вина, соки и даже минеральную воду, втягивал в себя всю еду. А затем сбегал.

Неизвестно как он перемещался, но скорости развивал большие. Говорят, он владел телепатическими и гипнотическими способностями. Например, в данной истории обращает на себя внимание речь ректорши Ричмонд. Вообще-то это была хорошо организованная лесбиянка, очень немногословная, с неплохим, сдержанным чувством юмора.

Речь, ею произнесенная, кажется слишком длинной, и вообще она не совсем в духе этой женщины.

Возможно, Торт телепатически подсоединился к сознанию ректорши и заставил ее говорить дольше, чем следовало, чтобы успеть сделать свое грязное дело. Все эти разговоры про «печаль» подозрительны.

Возможно, Торт навязал ректорше Ричмонд свою собственную печаль, совершено чуждую ее сердцу. Об этом думала и сама ректорша уже после происшествия, уже ночью, в посте ли, лежа неподвижно, обнаженная, пока голая рыжая девочка с ослепительно белой кожей, стоя на коленях, страстно целовала ее искусственную руку в кожаной перчатке. А ректорша смотрела в деревянный потолок, где летали шмели, и думала о том, что никогда ей не приходилось читать никаких стихов Киплинга – она только однажды в детстве видела фильм «Маугли». Думала также о том, что подробный отчет об этом происшествии придется составить для военной разведки, и они, наверное, передадут материал в отдел, занимающийся так называемыми загадочными явлениями.

А Прожорливый Торт был уже далеко оттуда – он несся как метеорит, какими-то дикими местами, одному ему ведомыми тропами, постепенно выблевывая налету месиво из бычьих хвостов, мяса, рыбы, пива, вина, пирогов, фруктов… Он всегда выблевывал сожранное, причем старался это сделать как можно скорее, чтобы вернуть себе свою воздушную легкость.

Зачем он так хулиганствовал, зачем объедал банкетные столы и портил праздники? Не знаю.

Можно, конечно, понимать его как метафору Запада, который всегда преподносит себя как некий прекрасный подарок, а затем всасывает в себя все прочие подарки… Но Прожорливый Торт себя метафорой не считал. Душа его была печальной и немного раздраженной. Прожорливый Торт презирал людей за то, что они, по его мнению, слишком много едят. В целом он считал, что люди – это вампиры-обжоры, уничтожать их он не хотел, а вот проучить чуть-чуть был не прочь. Впрочем, все это догадки.

Есть еще версия одной группы медиумов – это был инопланетный агент, посланный на Землю с важным заданием, но на Земле он сошел с ума и стал заниматься вот такими вот глупостями. За это его через некоторое время отозвали в родную галактику, судили там, но оправдали, сочтя душевнобольным.

«Люди слишком много едят!», – все твердил этот упрямец на суде.

Дальнейшая судьба его неизвестна. Наказывать его, конечно, не стали – все же он был так красив: воздушный, белый с золотом.

Поезд мой мчится по Белоруссии, ночь, хочется спать. Полная золотая луна в вагонном окне…

Поезд Брюссель – Москва 18 сентября 2005

Ut jam nunc dicat jam nunc debentia dici, Pleraque differat et praesens in tempus omittat.*

* Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня, Прочее все отложить и сказать в подходящее время.

Гораций

«Бывают, как известно, осенние дни – столь кристальные, что их прозрачность граничит с болью. А ювелирная выделка лучей в эти дни делает эту боль сладкой, мучительно сладкой и холодной, такой сладостно-охлаждающей, какой бывает трезвость, приходящая после долгого, буйного пьянства. Наконец-то ушла пьяная от любви весна, ушло возомнившее о себе лето, и скоро белой шубейкой зима накроет нас с головой. Пока же нам дан проблеск ясности – короткий, позолоченный. Зачем это промытое окошко? Затем, чтобы вспомнить то чистокровное детское любопытство, которым дышит Покой».