Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

– Что он сделает, если узнает? – спросила я, не обращая внимания на нахмурившегося Криса, который уже не раз говорил мне, что, если я не перестану задавать вопросы, мама будет приходить к нам все реже и реже, и что мы тогда будем делать?

– Не знаю, как он поступит, – боязливо прошептала она. – Обещай мне, Кэти, что ты сделаешь все, чтобы слуги вас не услышали. Он жестокий, бессердечный человек, и он обладает огромной властью. Дайте мне время, и я скажу ему все, когда он будет готов это услышать.

Она ушла около семи часов, и вскоре после этого мы легли спать. Мы рано ложились, потому что рано вставали. И чем дольше ты спишь, тем короче кажутся дни. Сразу после десяти мы тащили близнецов на чердак. Исследования гигантского чердака были лучшим способом убить время. Там было два пианино, и Кори часто взбирался на круглую табуретку, высоту которой можно было регулировать, и вертелся на ней. Время от времени он ударял по желтым клавишам, поднимал голову и внимательно вслушивался. Пианино было расстроено, и от его звуков болела голова.

– Неправильно звучит, – сказал он однажды. – Почему звук неправильный?

– Его нужно настроить, – отвечал Крис, не раз пытавшийся сделать это.

В конце концов он только порвал струны. На этом попытки извлечь что-либо из двух пианино закончились. Кроме них, на чердаке было пять патефонов, каждый с небольшой белой фигуркой собаки, очаровательно поднимающей мордочку, как бы вслушиваясь в звуки музыки. Правда, работал лишь один. Мы часто заводили его, и по чердаку разносилась странная, диковинная музыка со старых пластинок. В нашем распоряжении было несколько стопок пластинок с записями Энрико Карузо, но, к сожалению, они пришли в негодность, сложенные одна на другую даже без картонных конвертов. Сев полукругом, мы слушали их несколько раз. Мы с Крисом знали, что он был одним из величайших певцов-мужчин, и теперь у нас была возможность оценить его искусство. Его голос был таким высоким, что казался фальшивым. Непонятно, что в нем было такого великого. Правда, по какой-то странной причине Кори он очень нравился.

Потом у патефона постепенно кончался завод, и голос Карузо превращался в стон. Тогда один из нас со всех ног бросался к патефону и заводил до отказа, так что голос Карузо становился похожим на скороговорку утенка Дональда. Близнецы хохотали. Естественно, ведь это был их тайный язык.

Кори целями днями сидел на чердаке и слушал пластинки. Кэрри, наоборот, вечно слонялась в поисках новых занятий, не зная, чем бы еще себя развлечь.

– Я ненавижу это огромное, гадкое место! – вопила она в триллионный раз. – Заберите меня отсю-у-уда! Немедленно! Сейчас же! Заберите меня, или я буду пинать стены! Я буду! Я могу! Не думайте, я могу!

Подбежав к стене, она начала колотить в нее руками и ногами и умудрилась содрать в кровь свои маленькие кулачки, прежде чем ее удалось оттащить.

Мне было жаль и ее, и Кори. Мы все были не прочь разрушить эти стены и бежать куда глаза глядят. Правда, в случае с Кэрри стены могли скорее рухнуть от ее трубных воплей, как упали стены Иерихона.

Для нас стало настоящим облегчением, когда она, преодолев страхи, научилась сама находить дорогу вниз, в комнату, где могла поиграть с куклами, маленькой плитой и чайными чашечками (у нее была даже кукольная гладильная доска с утюгом, который, правда, не нагревался).

Впервые близнецы могли провести несколько часов друг без друга, и Крис говорил, что это хорошо. Кори был в восторге от патефонной музыки на чердаке, а Кэрри внизу болтала со своими куклами и «вещами».

Еще одним способом проведения времени было бесконечное купание и мытье головы шампунем. В конце концов мы, наверное, превратились в самых чистых детей на свете. Мы дремали после обеда, который пытались растянуть как можно дольше. Мы с Крисом устраивали соревнования, кто быстрее очистит яблоки, не отрывая ножа, чтобы кожура сходила спиралью; чистили апельсины, стараясь полностью удалить белую мякоть, которую терпеть не могли близнецы; раскладывали сырные крекеры на четыре равные части по коробочкам.

Нашей самой опасной и увлекательной игрой было передразнивать бабушку, всегда боясь, что вот сейчас она войдет в дверь и застанет одного из нас переодетым в какую-нибудь паршивую серую скатерть с чердака, изображающую ее вечную униформу из серой тафты.

– Дети, – говорил Кристофер, стоя у двери с невидимой корзиной для пикника. – Надеюсь, вы вели себя скромно, почтительно, одним словом, подобающим образом? Ваша комната в вопиющем беспорядке. Девочка, ты, в том углу, поправь наволочку на подушке, или я раздроблю тебе череп одним взглядом!