Вирджиния Клео Эндрюс - Цветы на чердаке

Если маленького холмика счастья было достаточно для Криса, я только рада за него. Но мне после этих лет усилий, надежд, мечтаний, ожиданий нужна была целая высокая гора. Холма было недостаточно. С этого дня я полагалась на саму себя, я сама распоряжалась своей жизнью. Ни судьба, ни Бог, ни даже Крис не будет отныне ни приказывать мне, ни руководить мною. Начиная с этого дня я принадлежу самой себе, делаю то, что хочу, когда хочу и отвечаю только перед самой собой. До сих пор я была узницей в тюрьме, пленницей чьей-то жадности. Я была предана, обманута, использована, отравлена… но все это позади.

Мне было около двенадцати, когда мама провела нас сквозь густой сосновый лес, в звездную и лунную ночь… как раз такой возраст, когда девочка становится женщиной, и за эти три года и почти пять месяцев я достигла зрелости. Я была старше, чем горы на воле. Мудрость чердака въелась в мои кости, проникла ко мне в мозг, впиталась в мою плоть.

В Библии говорится, как цитировал Крис в один незабываемый день, что есть время разбрасывать камни и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий. Есть время для всего. Я вычислила, что мое время для счастья должно быть совсем близко, прямо передо мною. Слишком долго мы откладывали его!

Где та хрупкая, золотоволосая дрезденская куколка, которой я была когда-то? Исчезла. Фарфор превратился в сталь – теперь я всегда добьюсь своего, неважно, кто или что встанет у меня на пути. Я перевела решительный взгляд на Кэрри, которая скрючилась в своем углу, опустив голову так низко, что длинные волосы закрывали ее лицо. Только восемь с половиной лет, а такая слабая и задыхается, словно старушка. Ничего не ест и не разговаривает. Не играет со своей куколкой из кукольного домика. Когда я спросила, не хочет ли она взять с собой одну из этих кукол, она даже не подняла головы. Но даже Кэрри с ее упрямым неповиновением не смогла расстроить меня сейчас. Не было никого на свете, кроме этого восьмилетнего существа, кто мог бы сопротивляться моей окрепшей воле.

Я направилась к ней и подняла ее, и хотя она слабо боролась со мной, ее попытки освободиться были напрасны. Я села за стол и стала запихивать пищу ей в рот, заставляя глотать, когда она пыталась ее выплюнуть. Я поднесла стакан молока к ее губам, и хотя она сжала губы, я разжала их и заставила ее проглотить молоко. Она закричала, что я несправедливая. Затем я отнесла ее в ванную, она снова сопротивлялась. Я вымыла шампунем ее волосы, вытерла ее и надела на нее одну за другой несколько теплых вещей. Я и сама была так же одета.

А когда волосы у нее высохли, я стала расчесывать их щеткой, пока они не заблестели и не стали такими, какими им полагалось быть, только теперь они были тоньше и тусклее.

И все это долгое время ожидания я не спускала Кэрри с рук, нашептывая ей о наших с Крисом планах – о том, как счастливо мы будем жить в золотой, солнечной, сияющей Флориде.

Крис сидел в качалке, полностью одетый, и лениво бренчал на гитаре Кори. «Танцуй, балерина, танцуй», – напевал он мягко, и голос его был вовсе неплох. Может быть, мы сможем работать музыкантами – трио, – если Кэрри когда-нибудь достаточно поправится, чтобы иметь голос.

На руке у меня были золотые швейцарские часы – четырнадцать карат, они недешево стоили нашей маме, и у Криса тоже были часы. Нельзя сказать, чтобы у нас не было ни гроша в кармане. У нас была гитара, и банджо, и фотоаппарат Криса, и его акварели, которые можно продать, и те кольца, что папа подарил маме.

Сегодня утром к нам придет избавление. Но почему мне все время казалось, что я упустила из виду что-то очень важное? Вдруг до меня дошло! Кое-что мы с Крисом не учли. Если бабушка могла открывать нашу дверь и стоять так тихо, что мы даже ее не замечали, может быть, она уже не раз проделывала это? А если так, ей могут быть известны наши планы! Она может принять свои собственные меры, чтобы предотвратить наш побег!

Я посмотрела на Криса, задаваясь вопросом, стоит ли ему это преподносить. Но нет, теперь он не будет сомневаться и искать причину, чтобы остаться, и я высказала свое предположение.

Он не выпустил гитару из рук, по крайней мере не выразил беспокойства.

– В ту минуту, как я ее увидел, эта мысль пришла мне в голову, – сказал он. – Я знаю, она сильно доверяет этому своему дворецкому, Джону, и полагает, что он караулит нас внизу у лестницы и всегда сможет помешать нам уйти. Но пусть только попробует, ничто и никто не помешает нам уйти отсюда завтра рано утром.