Вирджиния Эндрюс - Семена прошлого

Прошло некоторое время, но ни одна из вереницы машин не добралась до нашего поворота, никто не позвонил в дверной колокольчик.

На специально сооруженном помосте под ротондой ожидал оркестр. Музыканты вновь и вновь настраивали инструменты, а мои ноги в сверкающих вечерних туфлях на высоком каблуке начали ныть.

Я уселась на элегантный стул, собрала складки платья, чтобы незаметно сбросить под ними туфли, но платье тоже с каждой минутой начинало жать все больше и казалось все более тяжелым. В конце концов уселся и Крис, а Барт занял стул по правую руку от меня. Нам всем становилось все тяжелее, мы будто сдерживали от ожидания дыхание. Не сидел на месте один Джори, передвигаясь от окна к окну и докладывая нам об увиденном.

Я знала, что наверху изнывала в ожидании Синди, которая давно была полностью одета и лишь предвкушала момент, когда можно будет появиться в полном сиянии своей красоты и эффектно спуститься с лестницы, опоздав слегка «по последней моде».

– Должно быть, они опоздают, но приедут, – задумчиво проговорил Джори, когда на часах было половина одиннадцатого. – Просто на обочинах дорог скопилось много снега, и это затрудняет движение.

Губы Барта были плотно сжаты, а глаза холодны как лед.

Никто ничего не говорил. Я же опасалась даже рассуждать на тему, отчего никто не приехал. Тревор нервничал.

Чтобы думать о чем-нибудь постороннем, я сосредоточилась на столах, которые напомнили мне самый первый увиденный мной бал в Фоксворте. Все было очень похоже: красные льняные скатерти, серебро, фонтан с шампанским. Огромные блюда, распространяющие чудесные ароматы, горы деликатесов на хрустальных тарелках; фарфор, золото и серебро… В конце концов я больше не в силах была ждать и положила себе на тарелку всего понемногу, чем вызвала неудовольствие Барта: он пожаловался, что я разрушаю сервировку стола. Я скорчила шутливую гримаску и передала Крису тарелку, наполненную его любимыми кушаньями. Вскоре и Джори присоединился к нам.

Красные витые свечи из настоящего воска догорали. Желатиновые башни начинали оседать и разрушаться. Расплавленный сыр застыл, а подогретые соусы загустели. Шеф-повара с недоумением поглядывали на нас, а я отвернулась, чтобы не оказаться целиком во власти дурных предчувствий.

Все комнаты были в прекрасном рождественском убранстве: уютные, освещенные свечами. Незанятые, предоставленные самим себе слуги начали шептаться – они уже устали от ожидания.

Сверху выплыла Синди в великолепном пунцовом платье, которое сразу затмило мой скромно отделанный бисером наряд. Ее платье было туго схвачено в талии, на плечах были слои гофрированных оборок, демонстрирующих плечи и составляющих великолепное обрамление для чуть выступающих грудей. Юбка была шедевром гофрировки и заканчивалась водопадом белых цветов, ниспадающих вперемежку с прозрачными кристаллами. В волосах Синди также были рассыпаны белые цветы, и в целом ее убранство вызывало ассоциации со Скарлетт О’Хара.

– А где приглашенные? – спросила она, оглядываясь с недоумением, и сияющее выражение ее лица померкло. – Я слушала и слушала сверху, но, не дождавшись звуков музыки, чуть вздремнула, а когда проснулась, то подумала, что пропустила все веселье…

Она сделала паузу, и постепенно страшное разочарование омрачало ее личико.

– Нет, не говорите мне только, что никто не приехал! Я не перенесу этого! – И она трагическим жестом закрыла лицо.

– Никто пока не приехал, мисс, – тактично поправил ее Тревор. – Они, вероятно, сбились с пути; но вам я должен признаться, что вы выглядите сказочно-прелестной, так же как и ваша матушка.

– Благодарю вас, – ответила Синди, проплыв, как настоящая дама, к Тревору и запечатлев на его щеке дочерний поцелуй. – Вы тоже очень впечатляете. – И Синди, невзирая на изумленный взгляд Барта, побежала к пианино. – Пожалуйста, могу ли я начать? – спросила она у миловидного дирижера, который, кажется, обрадовался хоть какому-то событию.

Синди ударила по клавишам, запрокинула голову и запела: «О святая ночь, о ночь, когда звезды сияют…»

Я с изумлением смотрела на девочку, которую, как мне казалось, знала. Это была нелегкая вокальная партия, но она спела ее так искусно, так эмоционально, что даже Барт перестал нервно ходить туда-сюда и оторопело воззрился на Синди.

В моих глазах стояли слезы. Отчего же ты, Синди, столько времени скрывала такой чудный голос? Сколько в нем было чувства… Музыканты подхватили мелодию, следуя более за голосом Синди, чем за ее игрой.