Вирджиния Эндрюс - Розы на руинах

Люди в зале вскрикнули. Некоторые встали с мест, чтобы лучше видеть ее, упавшую. Как только вышел распорядитель и маму унесли за кулисы, мы продолжили свой танец.

Наконец дали занавес. Я не пошел на поклоны. Но пробраться к маме оказалось не так-то просто. Страшно испуганный, я подбежал к отцу, державшему ее на руках, а тем временем окружившие их люди в белых халатах ощупывали ее ноги, чтобы выяснить, одна сломана или две.

– Крис, скажи, я тебе понравилась в танце? – спрашивала она все время, побледнев, как полотно, от боли. – Ведь я не испортила представление? Ты видел нас с Джори в па-де-де?

– Да, да, да, – отвечал он, вновь и вновь целуя ее и глядя на нее так нежно, будто вокруг них никого не было. Ее тем временем поднимали на носилки. – Ты и Джори были великолепны. Ты танцевала как никогда, да и Джори был превосходен.

– Как видишь, в этот раз не было крови, – проговорила она, перед тем как устало закрыть глаза. – В этот раз я просто сломала ногу.

В ее словах не было смысла. Мне не давало покоя выражение лица Барта, с которым он пристально смотрел на маму. Кажется, он был доволен, почти рад. Но возможно, я был несправедлив к нему? И это не радость, а чувство вины?

Маму погрузили в машину «скорой помощи», которая повезла их с отцом в ближайшую больницу. Я рыдал. Отец Мелоди пообещал отвезти в ту же больницу и меня, а затем вернуться за Бартом и доставить его домой.

– Хотя я знаю, что Мелоди предпочла бы, чтобы Джори был дома, а Барт поехал вслед за мамой в больницу, – сказал он.

Палата мамы была вся уставлена цветами. Мама пришла в себя после обезболивающих средств и, оглядевшись, выдохнула:

– Я будто в саду. – Она слабо улыбнулась и протянула руки, чтобы обнять папу и потом меня. – Я знаю, что ты хочешь сказать мне, Крис. Но ведь пока я не упала, я танцевала неплохо, верно?

– Во всем виновата развязавшаяся лента, – сказал я, пытаясь защитить ее от папиного гнева. – Если бы не она, ничего бы не случилось.

– У меня не перелом? – спросила она у папы.

– Нет, дорогая, просто порваны связки и повреждено несколько хрящей, но все уже прооперировано. – И он подробно, сидя на кровати, рассказал ей обо всех повреждениях, в серьезность которых ей так не хотелось верить.

Мама подумала вслух:

– Я никак не могу понять, почему она развязалась. Я всегда очень тщательно подшиваю ленты сама, никому не доверяя.

Она уставилась куда-то в пространство.

– У тебя что-нибудь болит? – спросил отец.

– Ничего, – ответила она досадливо, будто ее от чего-то отвлекли. – А где Барт? Почему он с вами не поехал?

– Ты же знаешь Барта. Он ненавидит больницы и больных, как, впрочем, и все остальное. Эмма позаботится о нем и о Синди. Но тебя мы все ждем домой, поэтому обещай слушаться своего врача, сестер и не упрямиться.

– А что со мной не так? – нервно спросила она, и я тоже насторожился.

Всем нутром я чувствовал, что сейчас что-то страшное обрушится на всех нас.

– Колено твое совсем плохо, Кэти. Не вдаваясь в подробности, могу сказать, что тебе придется передвигаться в инвалидном кресле, пока окончательно не заживут связки.

– В инвалидном кресле?! – повторила она с таким ужасом, будто речь шла об электрическом стуле. – Что именно у меня повреждено? Ты что-то от меня скрываешь! Ты щадишь меня и не говоришь правды!

– Когда врачи установят точный диагноз, тебе все сообщат. Но одно можно с определенностью сказать уже сейчас: ты больше никогда не сможешь танцевать. Мне сказали, что преподавать танец ты тоже не сможешь. Никаких танцев, даже вальса.

Говорил он все это очень твердо, но в глазах его были боль и сочувствие.

Она не могла поверить, что такое невинное падение оказалось столь роковым для нее.

– Никогда не смогу танцевать?.. Ничего не смогу?..

– Да, ничего, – повторил он. – Прости меня, Кэти, но я ведь предупреждал. Пересчитай в уме количество повреждений твоего злосчастного колена. Может ли человеческое тело выдержать такое? Теперь даже ходить ты будешь не так легко и беззаботно, как прежде. Так что слезами не поможешь. О танцах забудь.

Она заплакала, уткнувшись ему в плечо, а я сидел возле них и внутренне рыдал, как будто это мне надо было забыть о балете на всю жизнь.

– Ничего, Джори, – проговорила наконец мама, осушив слезы и выдавив из себя неуверенную улыбку. – Если мне нельзя танцевать, я найду себе занятие поинтереснее – хотя один Бог ведает, что это может быть такое.