Джеймс Боллард - Империя Солнца

— Я видел атомную бомбу!…

— Н-да… должно быть, ты ее на самом деле видел.

Лейтенант Прайс поправил повязки на кровоточащих кулаках. Он яростно затянулся сигаретой. Глядя на Джима голодным взглядом, он подобрал со стола экземпляр «Лайф» и вышел из караулки. Сквозь утихающий вдали над полями рокот авиационного мотора они слышали, как он ходит взад-вперед по тюремному двору и стучит о решетки свернутым в трубку журналом.

Лейтенант Прайс — он что, и в самом деле поверил в то, что его отравила атомная бомба? Джим шел через плац-парад, поглядывая по сторонам на пустые бараки и спальные блоки. Солнце било в открытые окна, так, словно обитатели всех этих комнат только что попрятались, заметив, что он уже близко. Упоминание о налете на Нагасаки в сочетании с добычей, которая ждала Прайса на стадионе в Наньдао, слегка остудило бывшего офицера Нанкинской полиции. Джим около часа помогал взрослым разгружать короба с гуманитарной помощью, и Прайс не стал возражать даже тогда, когда Таллох оделил юного рекрута плиткой американского шоколада. Образы, связанные с насилием и голодом, перемешались у Прайса в голове и существовали бок о бок — уже давно, все те годы, что он провел в плену у нанкинских китайцев-коллаборационистов.

Держа в руках банку «Спама» и пачку журналов «Лайф», Джим взобрался по лестнице и вошел в нижний вестибюль блока D. Он задержался у доски объявлений, разглядывая выцветшие лагерные бюллетени и приказы коменданта. Потом зашел в спальни и принялся ходить вдоль выстроенных рядами коек. После исхода заключенных японцы сломали все самодельные выгородки, так, словно надеялись найти что-то ценное в этой мешанине из грязных, в пятнах мочи матрацев и мебели, сколоченной кое-как из планок от упаковочных ящиков.

И все же, несмотря на царившее в лагере запустение, он, казалось, был готов в любой момент принять должное количество постояльцев. Возле блока G Джим зацепился глазом за спекшуюся землю, на которой остались глубокие, годами наезженные колеи от железных колес раздаточных тачек, и все сходились в одной точке, возле кухни. Он постоял в дверях своей комнаты, почти не удивившись тому обстоятельству, что журнальные вырезки по-прежнему пришпилены к стене у него над койкой. В последние минуты перед тем, как отправиться в Наньдао, миссис Винсент сорвала с его выгородки занавеску, удовлетворив многолетнее желание занять всю комнату. Занавеска, аккуратно сложенная, лежала у Джима под койкой, и он поймал себя на желании натянуть ее заново.

В комнате стоял легко узнаваемый запах, запах, которого он не замечал все эти годы, разом притягательный и неоднозначный. Он понял, что именно так пахло тело миссис Винсент, и на секунду ему показалось, что и она тоже вернулась в лагерь. Джим растянулся на койке миссис Винсент и, балансируя банкой «Спама» на лбу, стал рассматривать комнату под этим непривычным углом зрения — привилегия, которой он ни разу не удостоился за все то время, которое здесь прожил. Его притулившаяся к дверному косяку выгородка, сильно смахивала отсюда на один из тех нелепых шалашиков из циновок и старых газет, которыми шанхайские нищие обстраивали на ночь собственное тело. Должно быть, он часто казался миссис Винсент чем-то вроде зверя в логове. Ничего удивительного, думал Джим, рассматривая экземпляр «Лайф», в том, что его присутствие так сильно раздражало миссис Винсент, что она настолько остро хотела от него избавиться — хотя бы и посредством его, Джима, смерти.

Джим лежал на соломенном тюфяке, впитывая запах ее тела, пытаясь угнездить бедра и плечи в неглубоких вмятинах, которые она оставила после себя. С точки зрения миссис Винсент, эти проведенные вместе три года выглядели немного иначе; два-три шага в пределах крошечной комнатенки, и вот тебе уже совсем другая война, совсем другое испытание для этой женщины с изможденным мужем и больным ребенком.

Джим думал о миссис Винсент с приязненным чувством, и ему хотелось, чтобы они по-прежнему были вместе. Ему недоставало доктора Рэнсома, и миссис Пирс, и компании мужчин, которые целыми днями сидели на ступеньках — как ни выйдешь из вестибюля, они тут как тут. Джиму пришло в голову, что и они тоже могут скучать сейчас по Лунхуа. Может быть, когда-нибудь они тоже вернутся в лагерь.

Он вышел из комнаты и двинулся дальше по коридору, к заднему входу, где обычно играли дети. Следы их игр — в классики, в шарики, в боевой волчок — до сих пор были видны на земле. Джим вбросил в игровое поле для классиков плоский камушек и лихо провел его вплоть до самой последней клетки, а потом отправился дальше, осматривать пустой лагерь. Он уже чувствовал, как Лунхуа заново собирается вокруг него, принимает его к себе.