Анатолий КУРЧАТКИН - ЦУНАМИ

На столе, извлеченная из роскошной глянцево-цветной коробки, обвязанной красной витой лентой, которая была еще и проштемпелевана коричневыми бляшками сургуча, красовалась тяжелая бутылка «Камю», и Рад решил, что лучшая компания для него в этой компании — однофамилец знаменитого французского писателя и философа, как нынче ночью лучшей компанией был мартини. Он пододвинул коньяк знаменитого имени поближе к себе и пустился в разговор с ним. Хотя, конечно, он был не слишком содержательный собеседник. Он, собственно, молчал, а писатель и философ глоток за глотком вливал и вливал в него свою выдержанную сорокаградусную мудрость.

Наконец Рад почувствовал, что нагрузился экзистенциальной мудростью по ватерлинию.

— Господа! — громко произнес он, обрушивая разговор, что шел за столом. — Все, что вы говорите, — чихня. На сто процентов! — Хотя на самом деле он не имел понятия, о чем сейчас говорят за столом. Он был нагружен по ватерлинию, ему было слишком много этого груза, и требовалось поделиться им с другими. — Трансферы, маркетинг, счета, откаты, бюджеты… что это все стоит, господа?! Вы знаете, как к вам относятся? Вот перед Новым годом мне один из народа это без эвфемизмов, прямым текстом… к вам относятся как к французам, господа! Французам восемьсот двенадцатого года! Вас мечтают запереть в Москве, подпереть колом и пустить красного петуха. Сжечь живьем, с детьми-тетьми, а кто вырвался — за руки за ноги, и обратно! Вас ненавидят, господа! Вас так ненавидят, а вы, как тетерева: трансферы, счета, кредитные карты, Женевское озеро… Очухайтесь, на кону ваши головы!

— Почему «вы»? Почему «вас»? — спросил сослуживец его бывшего сокурсника, сидевший напротив Рада. У него были сонные, с поволокой, но такие хитрые глаза, что, глядя на него, невольно хотелось проверить карманы: на месте ли бумажник. Говоря, он вытягивал губы вперед, складывая их трубочкой, будто собирался поцеловать того, к кому обращался. — Себя вы к этим французам что, не причисляете?

Вопрос был в точку. Рад кивнул:

— Причисляю. Они разбираться не будут.

— Ну так! — пожал плечами хитроглазый. — Обращайте ваши инвективы к себе.

— К себе! — Рад взмахнул рукой. Ему сейчас так и хотелось жестикулировать. — Все к кому-нибудь другому, только не ко мне, да? Я ни при чем, я хороший, я пушистый, я белый! Вот потащат тебя пушистого пух с тебя ощипывать, узнаешь, какой ты хороший.

— Это когда мы на брудершафт пили? — Глаза у хитроглазого сощурились и стали еще хитрее — так прямо и полыхнули лукавством. Казалось, он, не скрываясь, откровенно запустил тебе руку в карман.

— Послушайте, Рад, что я вам хочу сказать. — Это был другой сослуживец бывшего сокурсника, самый старший за столом, может быть, даже ему уже было крепко за сорок, с рыхлым чувственным лицом, спрятанным в модную щетинистую бороду. К нему бывший сокурсник Рада относился с выраженным почтением и выказывал всяческие знаки внимания. — Не надо общаться с дном! Дно есть дно, что вам за дело до него? У них своя жизнь, у нас своя. Плоскости, которые не пересекаются. Вы же с Сергеем, — связал он Рада движением руки с его бывшим сокурсником, — математики, знаете же. Они к нам как к французам, и мы к ним так же. Только, пожалуй, не как к французам. — Произнеся эти слова, он оживился и быстро обвел застолье этим своим оживившимся взглядом. — Да? — проговорил он со смаком, как бы прося всех вокруг присоединиться к его словам. — Не как к французам.

— Они быдло, — радостно откликаясь на его слова и вытягивая к щетинобородому трубочкой губы, сказал хитроглазый. — Скажем прямо. Без уверток. Что у нас может быть общего с быдлом? В русском народе всегда была зависть к тем, кто вверху. Была и будет. Что же ее бояться. Бунт устроят? Бессмысленный и беспощадный? Потом сами и будут на колах сидеть. Еще раз в России никто не позволит переворачивание пласта устроить. Хватит, напереворачивались. Элита должна быть элитой. Из поколения в поколение, от отца к сыну, от сына к внуку. Элиту нужно беречь. Холить ее. А без элиты — труба стране.

Рад расхохотался.

— Кто? Ты элита?! — Он обвел руками вокруг себя: — Вы элита?! Графья нашлись. Вы чертополох! Саранча! Хрум-хрум-хрум — и все сожрано. Пустыня вокруг! Пески сыпучие!..

Беседа с французским писателем и философом распустила корсет, в который он зашнуровал свой сломанный позвоночник, боль вырвалась наружу и бушевала в нем тихоокеанским тайфуном, сметая на своем пути все, что встречалось.