Анатолий КУРЧАТКИН - ЦУНАМИ

Несколько бесконечных мгновений Рад стоял, глядя на реку перед собой. Но ощущение распахнутого дверного зева за спиной было болезненно неприятно, и он, стронув себя с места, прошел по террасе в сторону ресторана. В ресторане не горело ни одного огня, лишь напротив его веранды тускло светились три оранжевых шара на длинных шестах, наклоненных к реке, — покой, умиротворенность, благоволение Создателя были разлиты в воздухе вокруг.

С отвратительным зудом три или четыре комара разом атаковали Рада, он замахал руками, отгоняя их, и тут за спиной раздались быстрые, торопливые шаги. Он повернулся навстречу им — и его оглушило полученным в ухо крепким ударом. Прежде чем ему удалось прийти в себя, такой же оглушающий удар пришлось принять на себя барабанной перепонке второго уха. Так, тотчас всплыло в памяти, навек впечатанное в нее военными сборами университетских времен, бил по барабанным перепонкам выстреливший рядом с тобой миномет.

— Мерзавец! — негодующе произнес голос Нелли. — Мерзавец! Мерзавец!

Рад, еще не сфокусировав на ней взгляда, сумел перехватить ее руки и сжать в своих, не позволяя ей размахнуться для удара еще раз.

— Нелли, — забормотал он, — Нелли, перестань.

— Пусти! Мерзавец! Пусти! — Она выкручивала свои руки из его, ей недоставало сил, и она бесилась от этого еще больше. — Пусти, мерзавец! Пусти!

Рад отпустил ее. И тут же получил новый удар, но на этот раз она промахнулась, и получилась всего лишь пощечина — звонко, но после тех двух ударов неощутимо.

— Мерзавец! Мерзавец! — стиснутым голосом, словно забыв все остальные ругательные слова, повторяла и повторяла Нелли.

Теперь Рад молчал. Он лишь следил за ее руками, чтобы перехватить их, если она попробует ударить еще.

Но Нелли уже исчерпала себя. Она стремительно шагнула на Рада, он отступил — она пролетела мимо него, охлеснув полой халата, завязанного теперь со свирепостью морского узла, слетела на площадку перед рестораном, и каблуки ее домашних туфелек со звучной ясностью застучали по дорожке, ведущей через заросли садика к лестнице на второй этаж.

Распахнутая дверь «черного» хода стояла в ночной темноте солнечным миражом, вправленным в вертикальную прямоугольную раму. Рад пробрел к ней и, не задерживаясь на пороге, закрыл за собой. Заложил щеколду и какое-то время тупо стоял, держась за круглую шишечку на конце бегунка. В голове было пусто и гулко. После двух минометных выстрелов она напоминала чугунный котел, хотелось снять ее с плеч и побыть без нее. Как чудно вышло: он отказался подряд от двух женщин, и от обеих, хотя причины были совершенно несхожие, получил за то полной мерой.

Когда наконец он добрался до постели, обнаружилось, что в открытую дверь с улицы на свет залетел если не полк комаров, то уж взвод-то в полном составе, и лазутчики благополучно проникли под балдахин, какое-то время простоявший открытым. Заснуть было невозможно — комариный зуд доставал до печенок, и полночи Рад прокувыркался по сработанной для группового секса постели, успешно исполняя роль всех четверых.

Во сне ему приснилась Нелли. Они были с нею в Консерватории на том концерте Горовица и только что вернулись на свои места в амфитеатре после антракта. Снедаемый желанием, он положил ей руку на колено, а она не сняла ее и не осталась словно бы безучастной — она взяла его руку на своем колене и медленно повела ее по неживому холоду колготок вверх по ноге, под юбку, и там вдруг оказалось, что никаких колготок на ней нет, под рукой у него — ее живое теплое тело, и нет трусов, и нежный атлас ее переполненной не меньшим желанием, чем у него, горячей вульвы так же доступен для руки, как нога. На виду у всех, взяв Нелли за ягодицу, он пересаживает ее к себе на колени, неожиданно и сам ниже пояса оказавшись без всякой одежды, — и желанное свершается, она тесна внутри, как ход, ведущий к центру Вселенной, к ее началу, ее рождению, к моменту Большого взрыва… Сидящие рядом, стесняясь ли, поглощенные ли без остатка звучащей со сцены музыкой, не обращают на них внимания — соседей как нет, иони с Нелли вламываются друг вдруга с бешеной жаркой силой, наслаждаясь друг другом, отдавая себя друг другу с той полнотой, больше которой не может быть. И все это — под музыку Шопена, что исполняет Горовиц, под звуки фортепьяно, — вот только он не знает названия произведения, что звучит.

Проснулся Рад от того, что, обхватив подушку, бурно и освобожденно извергался в вопящую пустоту постели. Он уподобился подростку в возрасте пубертатности.