Анатолий КУРЧАТКИН - ЦУНАМИ

Погонщик, с трудом удерживаясь на шее, закричал на слона и с размаху всадил в него крючок погонялки.

Слон бросил листья, которые уже было захватил хоботом, ответно недовольно взревел, но спустил ноги вниз и, отказавшись от продолжения кормежки, двинулся указанным ему путем дальше. Когда погонщик втыкал крючок погонялки в слона, перед глазами у Рада мелькнуло пятно красного мяса — за ухом у слона была кровавая рана. Послушание рождалось болью.

— Ох, я испугалась, — с нервным смешком проговорила Нелли.

Раду вспомнился японец.

— Нормальное дело — испугаться в такой ситуации. Японец вон боялся заранее.

Теперь Нелли издала тот полусмех-полухихиканье, что сегодня так обильно орошал их разговор.

— А ты тоже вчера боялся, да? — сказала она потом.

— Чего? Когда? — спросил Рад.

— Вечером вчера. Почему ты не попробовал пойти за мной ко мне в номер? Даже попытки не предпринял. Ты меня оскорбил.

В Раде снова все возопило. Но на этот раз от бессильной ярости. Ох, она была штучка, Нелли, ох, штучка!

— В самом деле? — проронил он. — Оскорбил? Извини. Я стучался. Ты не открыла.

— Ты стучался? — В Неллином голосе прозвучало удивление пополам с сомнением. Потом медленно, словно всплывала из глубины, соизмеримой с Марианской впадиной, губы у Нелли раздвинула насмешливая улыбка. — Наглец, — сказала она. — Врешь ты все.

Перебравшись со слона на помост и помогши сойти Нелли, Рад обнаружил, что испытывает некое облегчение. Катание на слоне оказалось довольно однообразным делом, и получаса вместо часа, который оно продолжалось, хватило бы с лихвой. Однако чувство облегчения если и было связано с завершением катания, то только частью. Конец прогулки как бы обещал и конец тому разговору, что произошел у них в ее уединении.

И после, весь остальной день Рад следил, чтобы по возможности они с Нелли как можно меньше оставались наедине. За ланчем в придорожном деревенском ресторане с длинными столами на шестерых он умудрился сделать так, чтобы между ними сел пожилой гид, и весь ланч тот с удовольствием беседовал с Нелли. По дороге к водопаду и там, около него, он сумел поставить между собой и Нелли того тайваньца, что был спутником японца в прогулке на слонах. Группа тайваньца после прогулки на слонах словно прилепилась к ним — куда они, туда и те, только на своем минивэне, тайваньцу было чем поделиться после совместного катания с японцем — японец рассказал свою историю и ему, — и Раду без труда удалось вызвать тайваньца на откровенность. Как китаец тайванец не смог удержаться от выпада в адрес жителя страны восходящего солнца.

— Японцы — депрессивная нация, — рассуждал он, стоя около водопада и любуясь его падающей со скалы ревущей стеклянной стеной. — Когда-то мы оплодотворили их своей культурой, они преломили ее в своем восприятии через присущую им ментальность, и стали непомерно агрессивной нацией. Сейчас агрессию в них подавили, а подобное всегда приводит к депрессии…

Тайванец, как выяснилось, был психолог, растолковывать суть явлений и их причинно-следственные связи было его профессиональным занятием. Он предался ему со всем свойственным людям его профессии рвением, Нелли повелась за ним, пустилась в расспросы, — и Рад снова остался сам с собой.

Спускаясь на плотах, они с Нелли опять, как на слоне, сидели вместе, и опять сиденье было только на двоих, но кроме как перебрасываться отдельными фразами, мостясь на низеньком бамбуковом сиденье-перекладине, было невозможно. Тихое течение сменялось бурным, бурное — перекатами, длинный и узкий бамбуковый плот несло, вода перехлестывала через него, прокатывалась волной по ногам, заливала сиденье. Ни Рад, ни Нелли, когда волна залила сиденье в первый раз, не догадались привстать, и их обоих залило водой почти до пояса. Таец-плотогон стоял на носу, упирался длинным бамбуковым шестом в дно — поворачивал плот в нужном направлении, отталкивался от берегов. Подходя к одному бурному перекату, он поднял лежавший у него в ногах второй шест, предложил Раду — чтобы Рад с кормы помог ему пройти перекат. Перекат прошли, плотогон помахал Раду рукой, показывая, что можно садиться, но Рад остался с шестом на корме и не садился уже до конца спуска.

На крутых берегах, выглядывая над их обрывами лишь коньками соломенных крыш, стояли деревни. В каждой непременно стучали два-три мотора, свисали вниз шланги — очевидно, то были насосы, качавшие из реки воду для полива. На мелких местах в воде стояли, дрожа от холода, плескались и играли дети; девочки побольше, пубертатного возраста, распустив волосы, окунали их в воду и, сжав в горсти, отжимали, окунали и отжимали, и глядели вслед плотам серьезно-снисходительным взглядом — словно занятие, которым занимались они, было сущностно и необходимо миру, в отличие от занятия тех, что проплывали мимо них на плотах.