Анатолий КУРЧАТКИН - ЦУНАМИ

— Подожди еще до Дрона. Забинтовала я ногу, выпила аспирин, легла — эти с ресепшена стучатся: «Вы еще живы?» Буквально так. Видят, что жива, заводят светскую беседу: вам еще повезло, вас только скорпион укусил, а у нас здесь и ядовитые змеи водятся, вон дерево растет, ветки в окно, так они по нему сюда на второй этаж иногда заползают. Я тут уже не выдержала, как заору на них! Так что ж ты думаешь, через десять минут слышу — триммер внизу жужжит. Выглядываю в окно — они траву вокруг дерева косят. Чтобы змея не могла в ней спрятаться. Чтобы к дереву не подползла. Такое вот сердоболие проявили. Какое-никакое, а все же сердоболие, да?

— Несомненно, — согласился Рад.

— Ну вот. Я потом уснула, проснулась — смотрю, опухоль стала спадать, к вечеру я уже ногу чувствую — буду, значит, жить. Приезжает Дрон — льва не нашли, усталый и недовольный. Я ему рассказываю, как у меня и что, и что в ответ? «Я не сомневался, что выживешь». Эти со своим триммером оказались сердобольней!

Она смолкла. «И почему ты после этого с ним живешь?» — крутилось на языке у Рада, но он не позволил себе задать такого вопроса.

— Смотри, — сказал он, нарушая молчание, — как интересно. Погонщик непременно дает слону покормиться. И только после этого требует от него идти дальше.

Вся их группа была уже на слонах. Тайки-канадки сидели вместе, японцу соседом достался какой-то тайванец из другой группы, что прибыла для катания одновременно с ними. По выбитой до камня дороге, уходящей от помоста, двигалась уже целая вереница слонов, а возглавляли ее они с Нелли. Их слон уже дошел до лесистой крутой горы метрах в двухстах от помоста и свернул на тропу, тянувшуюся вдоль горы у самого ее подножия. Гора нависала над тропой карнизом из сурового скального камня, но деревья, кустарник, трава росли на каждом пятачке, пригодном для жизни, и местами скрывали под собой скальную породу так, что она исчезала для глаза. В этих местах слон и останавливался. Дотягивался хоботом до взращенных скалой листьев, с хрустом срывал целую охапку и отправлял в рот. Погонщик, когда слон останавливался, давал ему волю, разрешал отступать в сторону и даже немного забраться передними ногами на скалу, чтобы тот мог дотянуться до листьев, которых ему захотелось, позволял набить рот и лишь после этого трогал его за ухом своей погонялкой — небольшой палочкой с острым крючком на конце, — понуждая идти. Он трогал — и слон послушно направлялся дальше.

— Дай свободу набить брюхо — и требуй, что хочешь, — отозвалась Нелли в ответ на замечание Рада. Но по тому, с какой автоматичностью она отозвалась, было видно, что мысли ее не переключились с прошлого на настоящее. — Тебя, наверное, интересует, почему я с ним после этого живу? — выдержав недолгую паузу, проговорила она.

Его непроизнесенный вопрос был повторен ею настолько дословно — можно было подумать, она подслушала его.

— Это ваше… — начал было он, Нелли его прервала:

— Я тебе отвечу. Ты сам нарвался, ты меня спросил, как мы там живем. Спросил? Спросил. Вот слушай. —

Нелли глубоко вздохнула, словно собиралась нырять в воду и запасалась воздухом; раз-два-три — и она нырнула: — Мне некуда деться, Рад. Мне совершенно некуда деться, ты понимаешь? Ты помнишь, кто у меня был отец?

На это вопрошение уже явно требовалось ответить, и Рад сказал:

— Помню. Послом где-то в Латинской Америке. Не помню страну.

— Это неважно, — нетерпеливо отобрала у него слово Нелли. — Он был послом. Чрезвычайным и полномочным, не хило, да? При советской власти. А при новой он пролетел. Его в девяносто втором отозвали, посадили на запасную скамейку… как потом стало ясно, нужно было перекантоваться годика три — и все бы утряслось, снова бы поставили в строй, а он стал рыпаться, звонить туда, звонить сюда, тому-этому, ну, ему, помню, предложили: вот тебе ювелирный заводик, приватизируй — и кормись им. А он в позу: я дипломат, я не хозяйственник! Не соориентировался, что дважды ему кусок бросать не будут. Все, больше с ним никто ни о чем не разговаривал. Он звонит, а ему через секретаря: на совещании, отсутствует, не может. Все! Инфаркт, инсульт, Ваганьковское. И что мне? Куда мне? Я не бизнес-вумен. У меня другой крой.

Рад поколебался, говорить ли о том, что естественным образом просилось сказать. Он бы предпочел не говорить. Но получалось, раз она делилась с ним таким потаенным, у него не оставалось выхода, он должен был влезть в их жизнь по макушку.

— Почему у вас нет детей? Будь у тебя ребенок — и жизнь сразу бы стала другой.