Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

– О, месье столь предусмотрителен! Дверь, оказывается, заперта, – бросила она, отпирая замок. – Сегодня, простите, не смогу поехать на вашу экскурсию. Как-нибудь в другой раз, ладно? Он совершенно лишен почтения к старшим. Не правда ли, прекрасное качество? – Это о Ландау, с которым у нее, оказывается, назначен разговор о магнитной теории электрона. – Давайте скорей, Визг. Что вы копаетесь? Пора возвращаться к обществу.

Она бежала вверх по лестнице. Мелькали розовые пятки. Покачивались на указательном пальце серебряные босоножки, подхваченные за перемычки. Целовал колени шифон. Поворот лестницы. Еще один. Исчезла. Растаяла. Испарилась.

Через минуту Женечка легко внедрилась в спор о куда-то спешащих частицах атомного ядра, который вели внизу шикарный Лев Ландау и несколько загорелых юношей.

Когда Басби вошел в холл, толпа уже поредела. Златовласка снова сидела у фортепьяно и наигрывала одной рукой высокие бесцветные ноты – рядом стоял пожилой господин с бородкой, пытавшийся что-то напеть, но сбивавшийся на сип. Женечка радостно подбадривала его:

– У вас еще три попытки! Вы говорите, ваша мелодия из Римского-Корсакова? Ну, дайте какой-нибудь ключ! Хотя бы – из какой пьесы.

Басби взял с барной стойки бокал с коньяком и остановился в центре опустевшего зала: выйти на террасу к морю? Море вечером пахнет острее, будто в нем прибавляется водорослей, соли, да кто-то досыпает еще и перца. Или подойти к роялю? Златовласка обернулась, лицо ее брызнуло в улыбке, и она пробежалась правой рукой по басовым аккордам – возникли нотки из модной в этом месяце песенки. Кажется, «Рыбка под золотистым дождем». Басби махнул своей тающей любовнице рукой. Она кивнула и снова стала что-то объяснять старичку.

Пора было уходить. А кудрявую вертихвостку надо пригласить на главную роль в мюзикле, который он будет фильмировать. Если будет… Но подходящим ли окажется сачок для ловли этой бабочки? Вот вопрос.

Итак, это случилось вчера. Мысли о Златовласке мучили его всю ночь. Он вставал, курил, распахивал окно, но воздух был влажен и вязок. Он закрывал створки, ложился, однако через полчаса все повторялось снова. Поднялся в самом дурном настроении. Вместо того чтобы идти в театр, весь день шатался без дела, пока не осел в таверне у старого грека. Небесное признание Чкалова в любви к Лидии изменило направление его мыслей. Светящиеся буквы таяли, оставляя в вышине дымные белесые хвосты. А Басби думал о своей бывшей возлюбленной. Что-то ушло из его жизни вместе с ней. Не то чтобы он в ней нуждался. Или нуждался, сам того не понимая? Или просто закончился фокус? Только вместо престижа – того самого магического и таинственного эффекта, который оказывает на публику трюк, – все завершилось пшиком.

Он вспоминал темные глаза Лидии, не отражающие света, на дне которых даже в минуты наслаждения таилась мука, испуганные движения рук – она закидывала их за голову жестом собственных героинь, как будто всегда находилась внутри фильмы, отказываясь проживать реальную жизнь. И этот испуг, излом, эта отстраненность, это страдальческое движение бровей… С Лидией он был независим. Ее не нужно было ловить. А теперь… Что случилось с ним теперь? Ему вдруг резко захотелось увидеть Лидию. Послать записку? Назначить свидание на старом месте, на маяке? Черт! Он же сам устроил интригу со спиритичкой. Она не придет на встречу – доверчивая Лидия, глупая Лидия, влюбленная Лидия. Басби ни секунды не сомневался, что Лидия до сих пор любит его, и если он сейчас, сию секунду, явится перед ней… она не сможет устоять. Не надо никаких записок. Лучше поехать самому.

Вчера вечером он прочел в газетах о том, что она уходит из синема. Усмехнулся. Новость показалась ему дикой. Как это в духе Лидии! Срыв, истерика, слезы. Все – пустое. Она всегда плакала с совершенно неподвижным лицом, и из широко раскрытых немигающих глаз катились крупные круглые слезы. Он хорошо знал их горьковатый вкус – минуты возбуждения и неги часто заканчивались у нее слезами, и он осушал их, легко касаясь губами горячих щек. Басби почувствовал озноб, бросил на стол купюру и поднялся. Да, решено, он немедленно поедет к Лидии.

Он уже спускался с веранды, когда чья-то рука легла на его плечо. Басби обернулся. Старик-хозяин таверны. Наклонившись и щекоча жесткими прокуренными усами ухо Басби, старик прошептал несколько слов. Не нужна ли господину Визгу щепотка-другая запретной травы? Свежий урожай. Только вчера доставили оттуда. Выразительный жест большого пальца в сторону моря. Басби заколебался. Пару раз он брал у грека траву. От большой усталости сворачивал на ночь цигарку. Однако наутро, после краткого ощущения легкости и рваного тревожного сна, просыпался с гудящей головой, гадким привкусом во рту и ломотой в теле. Полдня пил кофе, матерился и давал себе слово не связываться впредь со старым прохиндеем. Пакетики с травой долго валялись на комоде среди мелкого хлама. Потом пропали. Басби сначала не обратил внимания, подумал мельком, что, вероятно, их стащил вороватый портье. Однако вскоре возбужденный вид и бурная жестикуляция Сидни навели его на мысль, что гениальные озарения нисходят на безумного изобретателя не просто так.