Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

– Прошло десять лет, – улыбнулась Серафима по прозвищу Кузнечик, страшно довольная вызванной реакцией и тем, что оказалась в центре внимания.

– Десять лет! – ахнул режиссер, сжал голову руками и упал как подкошенный. Пауза. Пауза длится. Одетта и Одиллия неуверенно зааплодировали. Аплодисменты подхватили – и хлопки радостно понеслись над сценой. Режиссер встал и поклонился.

– Спасибо, дорогие. Тогда попробуем фокстрот?

Девушки закивали. Пианист приосанился. Режиссер на секунду приостановился на краю сцены, будто зал, темный и тихий, загипнотизировал его. Вдруг вспыхнул луч прожектора и, неподконтрольный осветителю, запрыгал по сцене, выхватывая то чей-то растерянный взгляд, то кусок декорации, то разношенные туфли. Скользнул по лицу режиссера – и замер. Вместо того чтобы отмахнуться, тот поднял подбородок и прикрыл глаза, жмурясь и греясь, словно в солнечном свете. Ведь он родился практически за кулисами! Он, крошка Визг, топал по дощатому полу с погремушкой – мешал актерам и выводил из себя родителей. Лет до пяти он был уверен, что за краем сцены – обрыв, там плещется гулкое темное море: так мама хитрила, чтобы он не свалился в зал во время репетиций.

Он стоял, с наслаждением подставляя лицо свету и медленно поворачиваясь вслед за движением прожектора до тех пор, пока полностью не открылся Лидии. И, вздрогнув, она наконец узнала его. Дерзкий флибустьер, который пристал к ней на празднике в парке. А теперь по его надменной физиономии бродит нежная улыбка. И его рассказ про лепестки пиона и про то, как танец нужно вдыхать, словно цветок… Лидия едва слышно охнула. Пальцы ее бродили по губам, шее, теребили серебряный медальон на груди. Луч прожектора погас так же неожиданно, как зажегся. Фокстрот сменился танго, тягучая мелодия которого то и дело прерывалась неожиданными акцентами. «Акцент! Акцент! Взлет! Открыться!» – голос «флибустьера» звучал приглушенно, все происходящее на сцене уплывало, таяло. Пальцы Лидии бродили по шелку платья, цвет которого всегда казался ей калейдоскопом солнечных зайчиков, сполохом лепестков, перемешанных в солнечном свете и сметане. Ах! – выдохнула она, и теплая волна разлилась по телу. «Нега, услада, утеха – дайте, дамы, конфетные улыбки, и фокус будет сделан!» – «флибустьер» из темноты зала дразнил, но она не понимала слов. Лепестки растаяли – и она вместе с ними. «Бог мой, что же это…» – шепотом простонала Лидия.

Через несколько минут, как в тумане, преодолев фойе, она спряталась в автомобиле.

– Откройте окно, пожалуйста, и скорей домой, – прошептала Лидия шоферу, напрочь забыв о назначенной встрече с писателем.

– Нет, нет и нет! То, что вы предлагаете, господа, нас совершенно не интересует! – человек, сидящий за столом, рубанул кулаком воздух.

Басби, развалившись в кресле и попыхивая сигаретой, наблюдал за ним. Щетка рыжеватых усов топорщилась и прыгала на худом подвижном лице, и абсолютно симметрично усам поднимались и опускались круглые очки без оправы на костистом носу. Василий Чардынин, ближайший друг, правая рука и партнер всесильного владельца киноимперии «Новый Парадиз» Александра Ожогина, согласился принять их после недели многочисленных униженных просьб Сидни и бесконечного высиживания в приемной. Высиживания, однако, не дали желаемого результата. Басби перевел глаза на Сидни. Тот сидел на краешке стула, вытянувшись в струнку и не мигая, уставившись на Чардынина. На лице его дрожало мучительное выражение – он, очевидно, не мог понять, что говорит Чардынин. Басби вздохнул – вот же бедняга! – и обвел взглядом комнату. Со стен на него укоризненно смотрели портреты звезд синема. В центре – над головой Чардынина – висела фотография великой дивы Лары Рай, первой жены Ожогина, несколько лет назад покончившей с собой. Белокурый красавец Жорж Александриди. Дурашливо улыбающийся Иглинский. Томный Милославский. Синеглазый Николай Баталов с открытым лицом «своего парня». Мозжухин с презрительным прищуром пронзительных серых глаз. Печальный комик Борис Кторов с неподвижным лицом, состоящим из параллельных и перпендикулярных прямых. Прозрачная Ида Верде. Волоокая Варя Снежина. Сумрачная Лидия Збарски. Басби усмехнулся, глядя на портрет Лидии. Почему-то ее лицо с крупными тяжелыми чертами и мрачным взглядом темных глаз показалось ему комичным – будто она нарочно придает физиономии плачущее выражение. Басби затянулся, выпустил кольцо дыма и повернулся к Чардынину.