Дмитрий Пригов - Написанное с 1975 по 1989

То симфония отца

Ленинградская направлена

Против сына-подлеца

Теперь выходит что

Два скульптора стоят перед стихией –

В их мастерской вдруг прорвало сортир

И жижа ползает между творений

Так в верхний мир ворвался нижний мир

Меж двух миров, обоим не ровня

Они стоят, не по себе им стало –

Вот верхний мир сорвется с пьедестала

И их расплющит столкновенье сил

Людмила Зыкина поет

Про те свои семнадцать лет

А что ей те семнадцать лет

Тогда она и лауреатом

Ленинской премии-то не была

Вот мне про те семнадцать лет

И плакать бы как про утрату

Что приобрел я за последующие двадцать лет?!

Оглядываюсь, шарю по карманам — ни премии,

ни почета, ни уважения, разве что

в годах приобретение –

да это все равно что утрата

Так Лермонтов страдал над жизнью

Ее не в силах полюбить

И Шестов так страдал над книгой

Ее не в силах разлюбить

И Достоевский так над Богом

Страдал не зная как любить

Так я страдал над государством

Пытаясь честно полюбить

Вот так я среди всех страдаю

И не хотят меня любить

Я трогал листы эвкалипта

И знамени трогал подол

И трогал, в другом уже смысле

Порою сердца и умы

Но жизни, увы, не построишь

На троганье разных вещей

Ведь принцип один здесь: потрогал –

А после на место положь

Вот Достоевский Пушкина признал:

Лети, мол, пташка, в наш-ка окоем

А дальше я скажу, что делать

Чтоб веселей на каторгу вдвоем

А Пушкин говорит: Уйди, проклятый!

Поэт свободен! Сраму он неймет!

Что ему ваши нудные мученья!

Его Господь где хочет — там пасет!

А что в Японии, по-прежнему ль Фудзи

Колышется словно на бедрах ткань косая

По-прежнему ли ласточки с Янцзы

Слетаются на праздник Хоккусая

По-прежнему ли Ямомото-сан

Любуется на ширмы из Киото

И кисточкой проводит по усам

Когда его по-женски кликнет кто-то

По-прежнему ли в дикой Русь-земле

Живут не окрестясь антропофаги

Но умные и пишут на бумаге

И, говорят, слыхали обо мне

Дай, Джим, на счастье плаху мне!

Такую плаху не видал я сроду.

Давай, на нее полаем при луне,

Действительно — замечательная плаха!

А то дай на счастье виселицу мне,

Виселицу тоже не видал я сроду.

Как много удивительных вещей на земле,

Как много замечательного народу!

Вот я, предположим, обычный поэт

А тут вот по прихоти русской судьбы

Приходится совестью нации быть

А как ею быть, коли совести нет

Стихи, скажем, есть, а вот совести — нет

Как тут быть

Когда пройдут года и ныне дикий

Народ забудет многие дела

Страх обо мне пройдет по всей Руси великой

Ведь что писал! — Но правда ведь была!

То, что писал

Черт-те что писал

И страх какой

И правда ведь была

И страх пройдет по всей Руси великой

Стужа синяя с утра

Снег алмазный расцветает

Радостная детвора

От восторга замирает

Потому что этот край

Эти детки, эта стужа

Суть обетованный рай

Замороженный снаружи

И снутри для вечности

Частной человечности

В обход

В Японии я б был Катулл

А в Риме был бы Хоккусаем

А вот в России я тот самый

Что вот в Японии — Катулл

А в Риме — чистым Хоккусаем

Был бы

Большой театр проходя

Я видел балерин прекрасных

С лицом кошачьего дитя

И выправкой стат у й древесных

О, милые мои! — подумалось –

Пляшите, понимая мир

Как нежно-каменный эфир

Вот только б это все не сдвинулось

Дыханьем жизни бронетанковой

Я маленькая балеринка

Всегда чего-то там такое

А не чего-то там другое

Моя прозрачна пелеринка

О, я гордячка, я беглянка

Бегу откуда-то куда-то

И нету мне уже возврата

О, Боже, где моя полянка? –

В Большом театре, дитя мое

Я маленькая балеринка

Живущая на склоне лет

Моя цветная пелеринка

Повылиняла весь свой цвет

А все не треплется, не рвется

И словно Делия легка

Да деревянная не гнется

Моя изящная нога

Сволочь, сука, блядь — не гнется! не гнется! не гнется! не гнется!

Я растворил окно и вдруг

Весь мир упал в мои объятья

Так сразу, даже страшно так