Борис Карлов: Плагиат (Исповедь ненормального)

— Правильно, лучше не надо. Начнёшь думать, что ты в правду талантлив. Что всё сам придумал, а из пустоты ничего не появляется… Это не надо.

— Не надо.

— Но важнее всего детали. Допустим, если на почте, то обязательно указать, что пахло сургучом, а в сарае — прелым сеном. Метафоры, вроде того, что лужа под деревом была похожа на спящую цыганку…

Я стал думать, что раньше совершенно не знал Зюскевича. Мне мешало его понять то, что он влюблён в Берёзкину. А влюблённый человек на себя не похож. В него будто вселяется глупый и упрямый чертёнок.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Пишу такую программку для шефа. Он маршал Советского союза, хочет мемуаров.

Мы чокнулись и выпили.

— Или ещё есть такая штука — «Литератор», — продолжал Зюскевич. — Для стилизаций.

— Что делает?

— Сама пишет.

— Может сочинять?

— Ну так. Немного. Стилизации.

— Объясни.

— Ну, представь, что твоя фамилия Акунин, а ты хочешь писать как Гоголь.

— Или как Чехов.

— Как Гоголь или как Чехов. Хочешь?

Я кивнул и махнул рукой.

— Ты садишься за стол и выписываешь на нарезанные квадратики начала, середины и концы фраз. Складываешь в три кучки и перемешиваешь.

— Как домино.

— Как домино. Потом раскладываешь по три карточки…

— Тройка, семёрка, туз.

— …Получаются новые предложения.

— Легче написать.

— Кому как. Кому-то, может быть, легче бумагу резать.

— Картон.

— Картон! А кому-то легче написать.

— У Сорокина есть. Куски. Клоны пишут.

— Да, точно. Типичные такие болванки текста. Как будто мёртвый написал. Зомби.

— А что программа?

— Она делает. Там, внутри. Эти тексты. Книги. Нажал — «Три мушкетёра», нажал — «Собор Парижской Богоматери»…

— Два.

— Как?..

— «Три мушкетёра-два». Сиквел.

— Точно. Нет, конечно, надо поправить. Отредактировать. Но главное уже есть. Болванка. Массив художественного текста. Делается одной кнопкой. Раз и готово.

— С сюжетом всё равно будет проблема.

— А если без сюжета? Я читал. Такого тоже много.

— Можно без сюжета, — кивнул я. — Джойс, Кафка, Пруст… Поток сознания.

— Поток?..

— Ну, бывает. Талант есть… а писать нечего. Тогда пишут просто так, ни о чём, поток сознания.

— А кто читает?

— Критики любят. То, что ты говоришь, — рыба.

— Рыба?..

— Ну, твоя программа. Песни сочиняют. Сначала музыку. Стихов нет. Поют рыбу — тары-бары-растабары… набор слов. Потом поэт сочиняет. Болванка называется «рыба».

— Нет, не «тары-бары», там уже заложено…

— Я понял.

— В чём проблема?

— Проблема в том, — я поднял глаза на Зюскевича, — что ЭТА ПРОГРАММА У МЕНЯ В ГОЛОВЕ.

Зюскевич несколько минут думал.

— Такая хорошая память?

— Четыреста томов Библиотеки Всемирной литературы. Плюс всё заметное, что выходило после перестройки. Вот это особенно, хотелось бы… удалить. Ну, delete по вашему. Особенно Сорокина.

— Почему?!

— Не хочу. Моя голова, имею право. Потому что вообще больше не хочу. Завязал.

Зюскевич не понял и начал смотреть на бутылку.

— Не туда!! Писать.

— А… Это ничего. Эпопею?..

— И вообще. Эпопею в первую очередь. Сожгу.

— Правильно. Как-то она тебя не радует. Чисто по жизни.

— Отсюда как стереть?! — я постучал себя по голове.

— Надо подумать.

— Стереть отсюда?..

— Конечно.

— Чушь, трёп, треп… треп-панация.

— Не-не-не, не так. Нельзя. В психику нельзя. Туда, в ум, нельзя. Ни в коем случае.

— А как? Как избавиться?

— Ну как… Ну, допустим, если ты заехал куда-то… Как от этого избавиться?

— Не понял…

— Ну, ты повернул и заехал… не туда. Что делать?

— Вернуться.

— Вернуться — и выбрать — правильную — дорогу.

Ошибочно приняв последнюю фразу за метафору, я надолго задумался.

— Дзен-буддизм?

— Куда? — не понял Зюскевич.

— Вернуться и выбрать правильную дорогу. Дзен-буддизм?

— При чём тут дзен-буддизм. Скорее, научная фантастика. Машина времени.

— Машина времени?

— Ты в каком возрасте всю эту… трехомудию читал?

— Что?

— Всемирную библиотеку.

— В четырнадцать… в пятнадцать.

— А кем ты хотел быть? В смысле профессии?

— Это… продавать мороженое. Нет, тогда уже космонавтом, то есть, моряком загранплаванья. Чтобы привозить жевачку и джинсы.

— Стало быть, в четырнадцать ты ещё был здоров.

— Так.

— Что мы делаем, — Зюскевич вынул ручку, попытался что-то смело изобразить на салфетке, но сразу порвал бумагу. — Короче. Засылаем тебя машиной времени туда. И ты — не читаешь.