Эдуард Лимонов - Последние дни супермена

— Нас никто не должен видеть, — сказал Генрих Алиске. — Если кто-нибудь встретится нам по пути или в подъезде его дома, старайся не показывать лица — наклонись поправить чулок, зашнуровать ботинок, что угодно, но лица твоего никто не должен видеть…

— Понятно, — с готовностью согласилась Алис. — Только у меня нет шнурков. Туфли.

— И еще, — оборвал ее Генрих. — Если вдруг что-нибудь произойдет не так, как нам хочется, немедленно стреляй, если я крикну тебе: «Стреляй!» Ты помнишь, как это делается, как я тебя учил?

— Все помню. Все будет хорошо, Супермен, — торопливо согласилась Алиска.

Генрих отметил про себя с удовольствием, что ребенок все чаще называет его Суперменом. Он постарается быть достойным этого имени. Дитя никогда не узнает о его колебаниях. О том, как нелегко вытравить из себя раба, обычного человека. Как нелегко быть Суперменом. Ей это ни к чему.

Несмотря на то что Юрий только на несколько лет старше Генриха, выглядит он куда старше. Морщинистое, как бы выдубленное, большое лицо Юрия окаймлялось по бокам длинными лохмами седых волос, редких и неаккуратных. «Жопа, — подумал Генрих, — в твоем возрасте следует носить короткие волосы».

— Сюрприз! — объявил Генрих Юрию в ответ на его удивленный взгляд. — Я тебе звонил, полчаса назад, но, очевидно, что-то случилось с линией, я тебя слышал, ты меня нет, все кричал: «Алле, алле!» Так как я был недалеко, решил зайти…

— А, это, значит, ты звонил, — прояснилось лицо соотечественника. — Заходи, — и Юрий потеснился, пропуская гостей. Среди русских обычай являться в гости без приглашения и телефонного звонка не считается преступлением.

— Твоя новая подружка? — вопросительно кивнул Юрий на ничего не понимающую Алиску, они говорили по-русски.

— Моя новая подружка, — согласился Генрих, доставая из пластиковой сумки бутылки и передавая их Юрию — тоже русский обычай, знак того, что они пришли использовать территорию хозяина и его время, но не его запас алкогольных напитков…

— Когда надоест, отдай мне, — ухмыльнулся Юрий, негодяй, наверное, считал себя неотразимым мужчиной. — У меня никогда еще не было зеленой девочки. Несовершеннолетняя, — оценивающе поглядел он на нее.

— Да, — просто сказал Супермен.

Алиска хмуро поглядела на Юрия, понимая, что речь идет о ней, и вопросительно поглядела на папу Генриха. В Юрии она, безусловно, видела только врага, которого они пришли ликвидировать. И врага она наделяла всеми отрицательными качествами. Для нее морщинистый высокий мужик с большим лицом был подлец, негодяй, предатель, трус и т. д.

— Давай говорить по-английски, дитя из Англии, ей будет тяжело общаться с нами, ничего не понимая…

— Давай, — согласился Юрий. Тихий подлец говорил по-английски куда хуже Супермена, он относился к языкам со свойственной многим художникам небрежностью и говорил одинаково плохо на нескольких.

По желтому коридору с не очень чистыми стенами они прошли вслед за Юрием на не очень чистую кухню, из кухни одна дверь слева вела в спальню Юрия, в глубине мелькнула кровать, застланная пледом, а другая дверь, пошире, открывала основное помещение — собственно ателье, оно же и большая комната — большая комната о пяти углах, куда они и двинулись вслед за Юрием. Во всю длину комнаты располагались полки с книгами, пластинками и любыми другими предметами: стаканчики с кистями, какие-то тряпки, металлические части неизвестного назначения аппаратов, засохшие растения в вазах, перья, колючки, мотки веревок и проволоки и прочий хлам.

Несколько перемазанных краской мольбертов разного размера располагались там и тут на территории ателье. Длинный деревянный стол-верстак торчал неудобно, под прямым углом исходя от стены с книгами и отбивая часть площади, так что его приходилось обходить, путешествуя по ателье. Потолок находился достаточно высоко, вверху, и позолоченный, с белым деревянный резной балкончик отмечал, как ложи в театре, очень узкую антресоль, куда вела рассохшаяся узкая лестница.

Только две картины художника Юрия Зельцмана украшали стены. На одной — на зеленом, гнилом, пятнами фоне изображены были останки скрипки. Скрипка, как тело покойника, разложилась, сгнила, и только скелет, часть обшивки, обрывки струн выступали из картины. Другая картина Юрия Зельцмана — побольше — изображала находящийся тоже на очень далеко зашедшей стадии гниения старый стул. Стул почти исчез, только четыре его лапки да пружины с клочками иссохшей плоти стула сохранились еще… Оглядев картины, Генрих пришел к выводу, что мсье Зельцман за время, прошедшее с последнего посещения Генрихом его мастерской, добился значительных успехов в искусстве изображения умирания предметов.