Педро Альмодовар - Патти Дифуса и другие тексты

— Я пришел, чтобы объяснить тебе происшедшее. Не хочу, чтобы у тебя сложилось неправильное мнение о Рамоне.

— Что еще за Рамон? Раймонд Чандлер, Раймунд Луллий, Рамон Гомес де ла Серна или Рамонсин? [91]

— Рамон, Фармацевт.

— Никогда его не читала. — (Злость моя уже прошла, но это не повод упускать случай поиздеваться.)

— Он не реакционер. Он тоже ненавидит Кармен Альвеар и тоже не согласен с Папой и с КОНКАПА [92]. Он либерал и опасается, что ты неверно его поняла.

— Так же неверно, как он сам себя понимает. Сын Таксиста упорно пытался обелить образ

Фармацевта. Я позволила ему выговориться. В таких ситуациях меня всегда подводит уважение к человеческим ценностям и склонность к демократии. В общем, типичная болтовня тайного гомосексуалиста, с которой Таксист не мог смириться и обратился ко мне, чтобы я сотворила чудо.

— Мы знакомы с Рамоном уже несколько месяцев и именно сейчас переживаем наш первый кризис, — объяснял Мальчик.

— Начни ты с этого, и мне не пришлось бы мотаться впустую.

Мальчик достал из кармана пачку презервативов. Он вручил ее мне: пачка была открыта, одного недоставало.

Я улыбнулась:

— Раз уж мы с тобой барахтаемся в бурном море искренности, я тоже признаюсь, что соврала. Я находилась под подозрением, но я не серопозитивна. Но сказанное не означает, что у меня нет проблем.

— Может, я смогу чем-то помочь?

Мальчик казался искренним, и я не собиралась вести себя иначе.

— В общем-то, можешь. — Я подошла и поцеловала его на всю катушку. — Задницей отдает.

Мальчик покраснел.

— Извини, — пробормотал он.

— Я не претендую на то, чтобы стать твоим первым и единственным блюдом на сегодня, — проявила я понимание. И продолжила шепотом: — В Жизни есть две вещи: любовь к мужчине и любовь к женщине. И то и другое того стоят. Вот к чем я хотела бы тебя убедить. Мужчина и женщина, мы по природе своей двойственны, противоположны и парадоксальны. То же происходит и с этой страной. Она всегда была разделена на части. Каин и Авель живут в каждом из твоих яиц (я взялась за них) и в каждой из моих грудей (заставила его их пощупать). И стремятся они к агрессии, к господству, к зависти — в общем, к гражданской войне. И для тела, и для страны не выдумаешь судьбы хуже, чем противостояние этих частей. Ты молод, сейчас самое время выбирать или, по меньшей мере, принять на себя роль арбитра в споре твоих мятежных составляющих. Если твое левое яйцо будет уважать правое, и наоборот, проблемы не возникнет — конфликт назреет, когда одно начнет скрывать свои тайные помыслы от другого. Если эти помыслы совпадают — великолепно. А если нет — тебе же лучше. Пока длился этот нескончаемый монолог, я с подлинной нежностью провела Мальчика по всем закоулкам, которые заставляют поверить, что женское тело не полностью идентично мужскому, но это не означает, что оно приносит меньше наслаждения.

— Что я скажу отцу? А точнее, что ты ему скажешь? — спросил он, когда мы одевались после Акта.

— Твой отец хочет, чтобы у тебя все было лучше, чем у него, при этом он не допускает мысли, что, возможно, тебе нужно не нечто лучшее, а нечто иное и более разнообразное. Я прочитаю ему лекцию, но не обещаю, что твой отец будет готов ее усвоить. У него другие закидоны. Непохожие на твои.

— Не понимаю.

Я хотела объяснить, что «закидоны» означает «характер», но иногда мне бывает скучно вносить полную ясность. И я решила объяснить так, чтобы все стало яснее ясного:

— Не важно, что ты делаешь, если ты вкладываешь в это дело всего себя, без остатка. Если ты со мной — я имею в виду, «внутри меня», — веди себя так, словно в мире существую только я. А если ты с этим фармацевтом — не важно, «внутри» или «снаружи», — пусть существует только он. Это единственный способ спасти твоих Каина и Авеля от обоюдного истребления. Наслаждайся одновременно и той и другой своей половинкой, или, другими словами, наслаждайся Сомнением, насколько это возможно. Со временем и вполне безболезненно один из братьев одержит верх над другим, но тогда ты уже получишь образование, станешь независимым и у тебя будет собственный дом, по которому ты сможешь мотаться, как тигр в клетке, в отчаянии оттого, что предмет твоей страсти снова опаздывает.

Сегодня дождь, и мне грустно. Конечно, бывали дождливые дни, которые я проводила с кайфом, однако в дождь мне приходят на память только грустные дни, а если начать об этом думать, то погружаешься еще глубже. Судя по всему, контроль над приступами уныния не является моей сильной стороной, в такие моменты я вечно делаю не то, что нужно. Сегодня, например. Я обула тупоносые ботинки, которые купила во время своего последнего путешествия в Нью-Йорк. Я ездила туда с моей Последней Большой Любовью, следы отравления которой заметны еще и сейчас (для меня девяностые годы похожи на длинный перечень абстинентных синдромов). Как я уже сказала, это было наше последнее совместное путешествие. Путешествие-примирение. Мы оба купили по паре ботинок. (Они есть в книге Мадонны «Секс»: певица высовывается из окна, все морщинки на ее лице скрадывает яркий свет, единственная одетая часть ее тела — это ноги, зато до самых лодыжек.)