Педро Альмодовар - Движение вперед

Я вошел в дом, как всегда ослабевший после путешествия. Бросил чемоданы в гостиной, но еще прежде, чем успел запереть дверь, заметил какую-то странность. У меня возникло подозрение, что дом переменился. Я ощутил в воздухе следы чего-то или кого-то, кто не был мной. На первый взгляд все оставалось на своих местах — слишком на своих местах, словно порядок наводила горничная. Я распахнул окна, чтобы впустить воздух и уличный шум.

Первое, что я привык делать по возвращении домой после долгого путешествия, — это посрать. Как собака Павлова, я, не размышляя, отправился в туалет. Занял привычную позицию, но мне удалось лишь пискляво пернуть два-три раза подряд. Упорствовать я не стал.

Вернувшись в гостиную, я заметил свое отражение в зеркале ванной. Я не ошибся: в мою жизнь вторгся кто-то чужой. И этот чужой был я.

Так я себя чувствую, когда говорю — или когда мне говорят — о семи фильмах, составляющих на данное время мою фильмографию. О семи фильмах, которые говорят обо мне и моих окрестностях. Все они отражают лучшее и худшее, что есть во мне; несмотря на это, я чувствую, что все еще не рассказал ту историю, которую собирался рассказать, и я не уверен, что однажды мне это удастся, но ведь в этом и состоит приключение.

Если я чем-то и доволен, так это тем, что сделал то, что хотел сделать; плохо ли это, хорошо ли, но свой курс я проложил сам, никто его мне не навязывал. А это великая роскошь, которую я ни на что не променяю. В стране, где занятие кинематографом — чудо само по себе, я всегда принимал решение, какой фильм хочу снять, и в конце концов этого добивался. С моей стороны тут требовалось известное упрямство, однако признаю, что мне сопутствовали удача и некая бессознательная способность все делать в нужный момент.

Я очень вовремя появился на киноэкранах Испании; я вышел наружу, когда Испания начала вызывать любопытство за рубежом. Так получилось случайно, не? польза от этого была громадная.

На нынешнем этапе меня подстерегают две великие опасности: все Остальное и Я сам. Все, что приходит ко мне извне, столь же соблазнительно, сколь и ошибочно. Я хотел бы, чтобы весь этот многонациональный шум, который меня преследует, поскорее затих, и тогда в моих проектах появится больше самостоятельности. Множество нелепых предложений сбивает меня с толку, мне, как никогда, необходима уверенность в том, что я хочу делать, и в том, что на это не жалко тратить жизнь, — раньше таких проблем не возникало. Сейчас я принимаю решение отвоевать собственную территорию, это малое, интимное пространство, невосприимчивое к воплям по поводу моего последнего фильма. Все остальное — успеется.

Вторая опасность — это я сам. Я не хочу, чтобы мои будущие работы были отравлены моим бегством в себя, моим самосозерцанием. Я так редко бываю наедине с собой, что чувствую опасность переоценить эти моменты.

Самое лучшее — это как можно быстрее снять очередной фильм, чтобы потом приняться за следующий.

До сих пор один фильм подводил меня к другому, это был естественный процесс, на виду у публики. Здесь не было расчета: невозможно просчитать такую непредсказуемую траекторию, как создание фильмов. «Пепи, Люси, Бом» явился моим дебютом на коммерческой территории и в то же время был продолжением моего восьмимиллиметрового периода.

Эта история могла бы произойти в любом большом городе, однако в деталях проявляется Мадрид, начало золотой эпохи мадридского попа, панк, комиксы и прочие безумства. Современность вперемешку с жаровнями на углях, безбашенные вечеринки и супермодели рядом с одиночеством двух девушек, готовящих треску под соусом пиль-пиль. В «Лабиринте страстей» я все так же погружен в типично городскую поп-эстетику, теперь уже в намеренно непристойных тонах. Фундамент для «Пепи, Люси, Бом» — жесткий нью-йоркский поп конца семидесятых, а «Лабиринт», скорее, оглядывается на фривольный лондонский поп середины шестидесятых. В обоих фильмах уже просматривается моя озабоченность хрупкостью отношений внутри пары, этим чувством пропитаны истории про самостоятельных, энергичных и одиноких девушек.

В «Страшных привычках» я откупориваю свое сердце, отказываюсь от излишней стыдливости и пускаюсь в путь по жестоким дорогам страсти. Я ввожу в фильм мелодию болеро — как высшее и самое непосредственное выражение того, что я хочу сказать, — и начинаю двигаться вместе с камерой, чтобы уловить атмосферу, в которой живут мои героини.