Мария Воронова - Эхо первой любви

Я никого не могла просить о помощи. Родители были счастливы, что дочка удачно вышла замуж, и не простили бы мне, если бы я заставила их беспокоиться за судьбу своего ребенка. Моя подружка, благодаря которой мы с мужем, так сказать, нашли друг друга, кажется, немножко обиделась, что я так прекрасно устроила свою судьбу и она больше не может быть моей покровительницей, поэтому прежняя задушевность исчезла из наших отношений. Кроме того, ее отец вел с мужем дела и никогда не пошел бы против компаньона и дочери бы тоже не позволил.

Но стоило мне только подумать о своем беспросветном одиночестве, как выяснилось, что я больше не одна. Я жду ребенка.

Теперь освобождение, о котором я все же робко позволяла себе мечтать, стало окончательно невозможным. Была слабая надежда, что муж решит, будто ребенок не от него, а от кого-нибудь из несметного полчища моих любовников, и сам меня прогонит, но почему-то эта вполне естественная мысль не посетила его. Продолжая тиранить меня подозрениями, он ни на секунду не усомнился в своем отцовстве.

Тут я поняла: муж прекрасно знает, что никаких любовников у меня нет, просто ему приятно унижать и подчинять меня. Может быть, действительно раздражает, когда звонишь человеку, а он трубку не берет, так зачем держать в себе негативные эмоции, когда прекрасно можно вылить все на родную жену.

С коллегами и партнерами этот номер может не пройти, а жена, что ж… Стерпит!

И я терпела, не думая о том, что если человек не хочет себя сдерживать в малом, то не станет сдерживать ни в чем, и рукоприкладство – вопрос только времени.

Для Мстислава Зиганшина наступили дни счастья и безмятежного спокойствия, хотя давно он не бывал таким хлопотливым и деятельным, как сейчас. Утром отвозил детей и деда пораньше в школу, чтобы навестить Фриду по дороге на службу. Он взбегал по лестнице, быстро, не теряя ни секунды, хватал девушку в охапку и целовал, одновременно бросая на кровать пакет с едой, и через минуту уже несся вниз, чтобы не опоздать на работу.

С трудом сосредоточившись на служебных делах, он нетерпеливо ждал, когда можно будет ехать обратно, сначала за детьми и Львом Абрамовичем, отвезти их домой, выцыганить у деда увольнительную и нестись к Фриде.

Мстислав Юрьевич не смотрел на одометр, но полагал, если бы последнюю неделю ездил не туда-сюда, а по прямой, то сейчас оказался бы уже где-нибудь в самом сердце Сибири.

Фрида была еще слабенькая после травмы, и Зиганшин берег ее, сам делал всякие нехитрые хозяйственные дела, в хорошую погоду выходил погулять с невестой, чувствуя, как ей еще трудно ориентироваться в пространстве. Он накупил ей «таблеток для мозгов», самых лучших и дорогих, какие только могла предложить аптекарша, и Фрида в целом похвалила его выбор, но конвалюты оставались нетронуты, и после легкого нажима девушка призналась, что врачи вообще редко принимают лекарства, а уж реаниматологи принципиально не верят в таблетки. «Время и божья воля», – улыбнулась Фрида, и Зиганшин отвязался.

Но и от времени девушка тоже отказалась, не прошло и недели, как она закрыла больничный и вышла на дежурство. Узнав об этом, Мстислав впал в неистовство, испытав новое для себя чувство – злиться на любимого человека за то, что он заставляет тебя волноваться. Больше всего хотелось как следует накричать на Фриду, схватить в охапку и отвезти к себе, и заточить, как принцессу в башне, но раз сделать это невозможно, то и орать смысла нет. Нужно засунуть свой гнев в самое подходящее для него место и поддержать самоотверженное решение молодой докторицы. «Наверное, вся жизнь моя будет такая же, – думал он с улыбкой, – никаких борщей и пирогов и крахмальных салфеточек. Максимум фаршированная рыба по выходным, и то если очень повезет. Похоже, нам и поговорить-то некогда будет: или она на сутках, или я на службе зависаю. Или в разгар супружеских утех Фрида вдруг вскочит и побежит спасать какого-нибудь пьяного идиота, некстати севшего за руль. Будущих детей придется самому из садика забирать и спать укладывать. В общем, то что надо».

Зиганшин всю неделю приезжал домой поздно, иногда почти в полночь, и Лев Абрамович, дождавшись его, саркастически бормотал из классики: «Узнают коней ретивых по их выжженным таврам, узнают парфян кичливых по высоким клобукам, а любовников счастливых узнают по их глазам, в них сияет пламень томный, наслаждений знак нескромный».

Зиганшин смущался и молча провожал деда домой, думая, скорее бы дождаться воскресенья, дня, когда они с Фридой договорились объявиться домочадцам.