Борис Черных - Есаулов сад

1987

Дневник – традиционный жанр российской словесности. Жанр вполне самостоятельный и, надо сказать, коварный. В дневниковых записях не спрячешься, не заслонишься героем. Дневник, как жанр, требует безусловной и полной откровенности, записные книжки великих людей иногда поражают то мещанским самодовольством и пошлостью, то излишней, в расчете на потомков, экзальтацией.

Перед нами сегодня дневниковые записи Бориса Черных. Нет нужды представлять это имя читателю. Почему мы решили напечатать эти скупые, очень личные записи о давно миновавшем времени? Время ли интересно? Нет. Человеку всегда интересен человек, интересна история души человеческой, которая, как река, начинается не с устья, а с истока, с падюшки, с мари, с ручейка где-то в Богом забытой души. Как и река, душа растет, набирает снеговую воду, кружит, петляет, ошибается, рвется сквозь буреломы, перекаты, стремясь к большой божьей всечеловечности. Человек – сумма своего прошлого. Черных не прячется, не пытается как-то приукрасить, отретушировать себя тогдашнего.

В том, давно исчезнувшем юноше, который учился в Иркутском университете, уже просматривается непростая, ломаная судьба российского интеллигента, и юноша этот еще не знает, что придется ему пережить и допросы в КГБ, и Лефортовскую тюрьму, и Пермский лагерь для политзаключенных.

На праведниках, на неуступчивых резонерах, готовых идти в тюрьму, только бы жить не по лжи, от веку стоит Россия.

Тем и ценны эти строки – в них видно сокровенное начало поисков правды. Божественное течение этой великой реки помогает перемочь все.

Так пусть дневники Бориса Черныха и его судьба станут назиданием и примером нынешнему поколению русских мальчиков, готовых в очередной раз перекроить карту звездного неба.

В. Илюшин

Строки этого вступления принадлежат Владимиру Илюшину, талантливому прозаику, безвременно, в 40 лет, ушедшему из жизни. Он написал их совсем молодым, упреждая короткую публикацию моих записок в Хабаровске.

Теперь надо объяснить, почему между юношескими записями и поздними, конца 70-х – начала 80-х годов, такой временной провал. А потому. Исподволь готовил я себя к поражению и разнес то, что считал необходимым утаить, по домам друзей. Записные книжки 1952—1982 годов я отдал моей сестре милосердия Юлии Пушкиной с наказом: когда катастрофа грянет – молча, без телефонных звонков, отнести Дмитрию Гавриловичу Сергееву, и да хранятся они сколько Богом будет отпущено. Юлия Валерьевна выполнила мою просьбу. Уйма толстых тетрадей перекочевала в домашний архив писателя-фронтовика. Но в 1985 году в городском дворце спорта, при стечении пяти тысяч публики, начальник Иркутского областного Комитета госбезопасности С. С. Лапин объявил громогласно, что зэк имярек при попытке к бегству застрелен охраной 36-й политзоны на реке Чусовой. Ложная весть мгновенно стала достоянием полумиллионного города. И тут что-то надломилось в Дмитрии Сергееве. Он замкнулся, затаился.

Когда, уступая давлению Запада, М. С Горбачев освободил политических, я вернулся домой, на Ангару, и скоро пришел к Дмитрию Гавриловичу забрать мои тетради. Не глядя старому товарищу в глаза, Сергеев подавленно молвил: «У меня нет твоих записок, Боря. Мне никто их не давал». Я удалился в тягостном состоянии.

Тайна пропажи записок остается тайной до сего дня. Д. Г. Сергеев умер, я успел навестить его, обнял на прощанье…

Эти отрывочные строки и страницы собраны из разных источников. Не ведаю, разумно ли мое решение: в Избранном опубликовать сокровенное. Но публикую.

Б. Ч ., 2006

25 декабря. Решил писать дневник. Пустословить не хочу, буду записывать – как я думаю – полезное для себя. Например, делать выводы из прочитанных книг.

26 декабря. Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России. Салтыков-Щедрин.

27 декабря. Писать нечего, разве что немного о книге Сенкевича «Крестоносцы». С исторической точки зрения книга неплохая, многое оживлено, но Сенкевич преувеличивает значение отдельных рыцарей в сражениях. Но, наверное, иначе было бы скучно. А о двух русских полках под Грюнвальдом совсем мало. Получается – о рыцарях много, а о полках, которые что-то значили, мало. Странно.