Николай Кузьмин - В футбольном зазеркалье

Все-таки последнее слово оставалось за старшим тренером, и Гущин с неохотой подчинился.

Завтрак прошел в молчании, только за столиком, где расположились Кудрин, Нестеров и Батищев, раз или два раздался несмелый подавленный смешок. Иван Степанович жевал равнодушно, мыслями он был где-то далею. На Гущина, сидевшего с каменным лицом напротив, он не смотрел – будто не замечал. Вчерашнее отчуждение продолжало нарастать.

Автобус для экскурсии стоял под бетонным козырьком подъезда. Впереди, один на сиденье, поместился Иван Степанович, разворачивал и бросал себе на колени свежие газеты. Вчерашняя встреча с журналистами мало что изменила в прогнозах на предстоящий матч. Мнение большинства сводилось к тому, что в ворота гостей влетит не меньше четырех мячей. Рассуждая о шансах «Локомотива», газетчики ограничивались тем, что упоминали о наказе болельщиков команды, с которыми игроки перед отлетом встретились в рабочем клубе.

Специально, нет ли, но все или почти все утренние газеты напечатали сообщение из Лондона о суде над бывшей «звездой» британского футбола, великим Томми Лаутоном. В редакционных сносках указывалось, что нынешний тренер «Локомотива» И. С. Каретников и Томми Лаутон встречались на зеленом поле в дни знаменитой поездки в Англию московского «Динамо». Оживившись Иван Степанович удобнее свернул газету и поманил к себе Матвея Матвеича.

На скамью подсудимых Томми Лаутон попал из-за нищеты. Пока были молодость, силы, он оставался кумиром зрителей. Отдав футболу двадцать лет жизни, «великий Томми» забил в ворота соперников свыше четырехсот мячей, двадцать три раза он выводил на поле сборную Англии. Но вот ушли годы, «звезда» закатилась. В поисках заработка Лаутон сменил множество профессий, распродал все свои призы. В отчаянии он подумывал броситься с моста в Темзу. Идти на улицу с протянутой рукой, как нищему, спортсмену не позволяла гордость. Чтобы спастись от суда, ему необходимо было достать всего семьдесят четыре фунта стерлингов, но хозяева клубов, которым он когда-то приносил сотни тысяч дохода, от него отвернулись, ни одна рука не протянулась помочь человеку, бывшему национальной гордостью британцев.

Забрав у Каретникова газету, Матвей Матвеич стал разглядывать снимок, на котором состарившийся футболист выглядел обыкновенным несчастным человеком в предпенсионном возрасте. Суд приговорил его к трехмесячному тюремному заключению. Массажист выдрал газетный лист и спрятал его в карман, чтобы привезти домой и показать старому Кондратьичу.

Тем временем со скоростью сто сорок километров в час автобус летел по серой влажной магистрали. Вот он вымахнул на горб старинного моста через Дунай и по спирали асфальтированного серпантина устремился вверх, сквозь зеленый массив горного леса. Лес оставался лесом, – зеленым, влажным, слегка согретым поднимающимся солнцем, но Дунай, когда-то штраусовский, голубой, сейчас выглядел маслянисто-серым, отравленным отходами заводов, – клоака, а не река.

Серебряков, заметив взгляд Скачкова, большим пальцем указал на мутные волны справа от дороги и разочарованно покачал головой.

Дорога сделала замысловатую петлю по косогору и вдруг деревья расступились, автобус вырвался из леса и как бы повис в голубоватом утреннем просторе неба. Кругом было светло, солнечно и только впереди, куда надо было идти пешком, виднелась серая стена с кокетливыми каменными башенками по углам.

Пустынно, тихо, одиноко.

Память войны остается одинаковой всегда: перед пепелищем ли сожженной деревенской хаты, перед выцветшей красноармейской звездочкой над затравевшим бугорком, или перед величественной «Чашей скорби» в заводской ограде (далеко, как далеко она сейчас отсюда!).

Площадь перед входом в лагерь была уставлена множеством скульптур. Команда медленно переходила от одной к другой; пробовали разбирать высеченные надписи на всевозможных языках, наконец узнали русский текст, знакомые понятные слова, и остановились перед беломраморной фигурой человека, застывшего с гордо вскинутой головой и сложенными на груди руками. Это был памятник генералу Карбышеву, руководившему в Маутхаузене подпольной группой и погибшему мучительной смертью. (Фашисты вывели его раздетого на мороз и поливали из брандспойта до тех пор, пока человек не превратился в ледяной столб). В чертах скульптурного лица, во властных складках возле губ угадывался дух бойца, не изменивший старому солдату и в неволе.