Петр Муравьев - Полюс Лорда

– У…дарь… ме…ня!… – выдавила она наконец с неимоверным усилием.

– Так тебе этого захотелось? – Джо отпустил ее волосы. – Что ж, это можно устроить! Получай! – И он принялся бить Салли по щекам, спокойно и методично, по одной, по другой, так, что голова у нее болталась из стороны в сторону, совсем как у ее тряпичной куклы.

Сознаюсь, страх мой был так велик, что я даже сейчас готов был обратиться в бегство. Да и что я мог сделать?

Но этого не случилось. Неожиданно для себя, пронизанный незнакомым чувством, я рванулся изо всех сил и, освободившись от свинцовых гирь, повисших у меня на ногах, с рычанием ринулся к месту действия.

Как ни мал был я, мой внезапный натиск ошеломил негодяя. Он выпустил свою жертву и повернулся ко мне. Я успел схватить его за волосы одной рукой и за лицо – нос и губы – другой. Это открыло меня снизу. Он ударил меня кулаком в живот, и пребольно, так что руки мои тотчас разжались, да и весь я обмяк и, обезволенный, стоял на коленях, не в силах пошевельнуть рукой. Джо толкнул меня в грудь, и я как мешок скатился по ступенькам на улицу. Но в следующий момент я был на ногах и снова бросился в бой.

Впрочем, не уверен, можно ли было назвать это боем. Скорее это походило на избиение, потому что Джо был, по крайней мере, вчетверо сильнее; мои тумаки вызывали у него смех, тогда как я от каждого удара отлетал на пять шагов.

Но вот военное счастье улыбнулось мне: изловчившись, я как кошка прыгнул на врага и, обхватив его руками за шею, погрузил зубы в мякоть его уха. Как он закричал! То есть я в жизни не слыхал такого противного крика!

Взбешенный, с дикими ругательствами, он оторвал меня от себя и с силой, как щепку, отшвырнул в сторону. На момент передо мной промелькнуло его перекошенное яростью, залитое кровью лицо, затем я почувствовал страшный удар в спину; острая, как электрический шок, боль съежила меня до размера ореха, и я потерял сознание…

Вот, собственно, и все. Я, помнится, пролежал два месяца как живая мумия, похороненный в гипсовом футляре, а затем… затем, как-то, случайно, я подслушал разговор между родителями. Отец сказал тихо:

– Доктора предупреждают, что это может отразиться на его росте…

Салли устало поднялась с подушки и посмотрела на часы…

– Мне пора, Алекс! Выйди, мне нужно одеться. Я молча вышел.

Уже прощаясь на вокзале, она неожиданно обернулась.

– Я… ты… – Она запнулась и не могла вымолвить слова.

– Что? Что ты хотела сказать?

– Я хотела спросить. Только не подумай чего-нибудь… – Она совсем смешалась, на щеках ее всплыл румянец.

– Говори же!

Еще момент она колебалась, а потом, совсем шепотом:

– Когда это было… ну, знаешь… ты думал о той?

Я посмотрел ей в глаза: там дрожали ожидание и страх.

Я отвечал:

– Нет, я ни о ком другом не думал.

Салли спрятала глаза, поцеловала меня в щеку и, повернувшись, пошла к автобусу. Я видел, что она едва сдерживает походку.

Проводив глазами автобус, я медленно поплелся домой. Не скажу, чтобы торопился: ведь дома меня ждало не только одиночество, не только дотошные воспоминания о вчерашнем. Теперь ко всей этой каше прибавилось еще что-то и это что-то нестерпимо ныло внутри.

Хоть я и жил всегда самообманом, каким с успехом прикрывал свои ошибки, теперь я снова и снова возвращался к мысли, что поступил глупо и бесчестно. Ведь эта девочка была моей последней опорой, моим духовником и советником, в ком я всегда черпал душевную силу.

Как мог я так нелепо ее унизить, сделав ее игрушкой случайной прихоти, моего капризного воображения?! При мне, жалея меня, она и виду не подала, какую рану унесла с собой; но я-то хорошо знал – какой ценой расплачиваются такие за свои ошибки!

А отец? Как бы я к нему ни относился, я всегда мог быть уверен, что он меня не предаст и подлости в отношении меня не сделает. И вот чем я ему отплатил!…

Я привык жаловаться, что мне не везет. Не верьте мне, это далеко не всегда так. Вот как и теперь: когда я находился уже у последней черты, готовый на что угодно, – потому что все, понимаете ли, все рисовалось мне в самом безвыходном виде, неожиданно зазвонил телефон.

Он редко подает голос, мой маленький черный сожитель; он может молчать днями, неделями, месяц, и молчание у него недоброе, намеренное, таящее в себе угрозу. Я больше не доверяю ему, то есть его молчанию, потому что это просто смешно, это дико себе представить, чтобы никому на свете не было до тебя никакого дела!