Александр Проханов - Рисунки баталиста

Он распишет западную стену над входом, где старые живописцы помещали свой Страшный суд. Напишет пылающие кишлаки, сараи, мечети, взорванные мосты и дороги. Напишет удар вертолетов, вонзающих в небо дымные трассы. Шар красного пламени, в котором погиб вертолет. Напишет взорванную боевую машину, окутанную гарью и копотью. Искореженный «джип», охваченный вялым огнем. Напишет убитую лошадь и раненного в ногу верблюда. Упавший с горы КамАЗ и льющийся с неба огонь. Напишет убитых наездников. Неподвижные тела на носилках и раненых на операционных столах. Он напишет, как в туманной дали копятся грозные армии, плывут в морях корабли, чадят в небесах бомбовозы. Весь мир, угрюмый и грозный, помещен в багровое зарево, как в огромную печь, готовый сгореть и погибнуть.

На белых столбах и на сводах, на северной и южной стенах он напишет строгие лики. Нет, не святых, не угодников, а тех, кто вышел в поход. Здесь будет Седой Солдат и Кадацкий. Ротный Молчанов и его седовласый отец. Здесь будет командир и солдатик Степушкин с Вятки. И сержант поста охранения, и милый круглолицый Маркиз. Здесь будут близнецы, востоковед Коногонов. Водители «наливников» и саперы. Ремонтники, хлебопеки, врачи. Здесь будет Ахрам-разведчик, пилоты Мухаммад и Надир. Черноусый полковник Салех, белозубый афганский «командос». Он напишет на стенах их лица. По ним, залетев в окно, будет двигаться утренний луч, зажигать их глаза и губы, и они беззвучно, немолчно станут говорить об Афганском походе. О боях и потерях, о ратных трудах и заботах. Среди множества лиц, военных на марше колонн он нарисует себя, затерявшегося в батальонах и ротах, – художник с альбомом и кистью, взятый войсками в поход.

На алтарной, восточной стене он напишет картины Родины. Ее реки, сады, урожаи. Ее города и селения. Ее красу и наряд из трав, снегов, половодий. Он напишет ее среди празднеств, трудов и радений. Все, о чем мечтают солдаты, задремав на холодной броне, забывшись в душной палатке под мерный посвист «афганца». Он напишет лица бабок, невест, матерей, поджидающих солдат из похода. Библиотекаршу, спасающую обгорелую книгу, жену Астахова, провожающую в небеса самолет. Мать Маркиза, читающую весточку сына. Он напишет свою жену, ту, молодую, красивую, которую когда-то любил, которая родила ему сына. Здесь, на восточной стороне, среди золотого и белого, он напишет красоту и любовь, спасающие мир от погибели. Выставит эту белую стену против той, багровой и темной. Две стены единого храма. Двуединый извечный мир.

И там, в высоте, в центре храма, в куполе, полном света, он напишет прекрасный лик. Лик сына. Его очи, брови, уста, наполненные силой и свежестью, твердостью духа, ума. Там, в высоте, он, художник, утомленный, в сединах, завершая сыновнее лицо, поймет: кончен век, сделано дело жизни и можно теперь уйти. И тихонько сойдет с лесов, провожаемый взглядом сына…

Зашуршали шаги. Мелькнула тень. Комвзвода, лейтенант, появился, согнувшись, вглядываясь в них лежащих:

– Где Марков и Степушкин?

– Пошли на башню, – ответил сын. – Позвать, товарищ лейтенант?

– Сам пойду, проверю позицию. На левом фланге какое-то движение. Вроде бы сосредоточиваются… Не спать! Не проворонить!.. Просочится какой-нибудь снайпер, какой-нибудь гранатометчик – и вас побьет, и машину сожжет!.. Смотреть в оба! Ясно?

– Так точно, товарищ лейтенант!

Веретенов воспринял слова комвзвода как приказ и ему, Веретенову. Смотреть в оба – значит, смотреть им обоим. Чувство опасности вернулось, обступило, и он, прижавшись к сыну, вглядывался в темноту, где что-то слабо искрилось.

– Смотри-ка, папа, что это?

Высоко в небе двигалась огненная малая точка. Из этой точки шатром лился свет. Пирамида рассеянного света, собранная в огненной малой вершине, скользила по небу, накрывая город, пропуская сквозь сияние сумрачные минареты и кровли.

– Что это, а?..

Веретенов вглядывался в излучение, стремился разгадать его суть. Не было звука, а было бесшумное световое парение. Лопасти света напоминали огромные прозрачные крылья. Казалось, летело в поднебесье крылатое диво. Он стал ждать, что летящий свет опустится к ним, лежащим, коснется легким лучом изрезанной гусеницами земли, примет в себя его и сына, унесет из осажденного города, где готовятся к бою и штурму, в родные места, в родные луга и долины, к той старой темной избе, где когда-то было им так хорошо.