Дэвид Седарис - Одень свою семью в вельвет и коттон

– Ну, может его разморозили и снова заморозили. Это же опасно, правда?

– Тебя послушать, – отвечает она, – так если он не куплен у Балдуччи и не вскормлен полентой и дикими желудями, то уже сразу и опасный.

Я имел в виду совсем другое, но когда я пытаюсь ей это объяснить, она кладет руку на плечо шоферу. «Если б тебе кто-нибудь предложил абсолютно хорошего индюка, ты б его взял, правда?» Шофер отвечает: «Да», и она гладит его по голове. «Ты мамику нравишься», – говорит она.

Да, она его привлекла на свою сторону, но нечестными методами, и моя злость по этому поводу удивляет меня самого.

– Предложенный кем-то прекрасный индюк и индюк, найденный на помойке, – это разные вещи, – говорю я.

– В мусорнике, – поправляет она. – Господи, когда ты так говоришь, мне кажется, что я снова роюсь на помойке Звездного рынка. Это же всего-навсего индюк, расслабься.

Конечно, иногда она находит ценные вещи и людей, желающих их купить. Это типы, каких можно встретить на блошином рынке, бородатые мужики с длинными ногтями, из тех, что зловеще хмурятся, стоит тебе назвать определенный оттенок посуды «Фиеста» не «рыжим», а «оранжевым». Что-то в их облике не вызывает моего доверия, но, если вы меня спросите, почему, я не смогу ответить ничего, кроме того, что они чужие. Знакомясь с друзьями Эми или Лизы, я испытываю чувство «узнавания», но те, с кем якшается Тиффани, – совсем другого поля ягоды. Я думаю о женщине, которую семь раз ранили, когда она убегала от полиции. Она классная, конечно, но убегать от полиции? Как сказал бы мой брат: «Зэчка какая-то».

Чем ближе мы подъезжаем, тем чаще моя сестра обращается к водителю, и к моменту, когда он останавливается перед ее домом, я уже вообще исключен из разговора. Выясняется, что жене водителя было тяжело адаптироваться в Соединенных Штатах, и недавно она вернулась в свою деревню под Санкт-Петербургом.

«Но вы же не развелись, – говорит Тиффани. – Ты же ее все равно любишь, правда?»

Расплачиваясь с водителем, я чувствую, что ей было бы гораздо приятнее, если бы он, а не я, был ее гостем. «Не хочешь зайти и воспользоваться туалетом? – спрашивает она. – Может, тебе надо кому-нибудь позвонить тут, в городе?» Он вежливо отказывается от приглашения, и, поникнув, она следит за машиной, отъезжающей от обочины. Он хороший парень, но ей нужна не столько его дружба, сколько буфер между нею и моим неизбежным осуждением. Мы поднимаемся на ее крыльцо, и она колеблется перед тем, как достать ключ из кармана. «У меня не было возможности прибрать, – говорит она, но ложь звучит неубедительно, и она тут же поправляется. – В смысле, меня абсолютно не жарит, что ты думаешь о моей квартире. Во-первых, я и не хотела, чтобы ты приезжал».

Мне должно быть приятно от такой откровенности Тиффани, но сначала нужно преодолеть обиду. Если бы я спросил, моя сестра в подробностях рассказала бы мне, с каким ужасом она ждала моего приезда. А потому я не спрашиваю, перевожу разговор на кота, который отирается большой ржавой головой о перила. «А, – говорит она, – это Папик». После чего снимает туфли и открывает дверь.

Во время наших телефонных разговоров я представляю себе совсем другую квартиру, а не настоящее жилье Тиффани. То есть физически это одно и то же пространство, но я предпочитаю представлять его таким, каким оно было много лет назад, когда у нее еще была нормальная работа. Экстравагантной квартира не была никогда, никто ее специально не украшал, но она была чистой и уютной, и в нее было приятно возвращаться после работы. На окнах висели занавески, а вторая спальня была готова к приему гостей. А потом она завела тележку и, по мере превращения дома во временный склад барахла, избавилась от всех следов сентиментальности. Вещи появлялись, а когда подходило время квартплаты, исчезали. Кухонный стол шел на продажу вместе со старинной миской, принадлежавшей когда-то престарелой тетке, или с рождественским подарком с прошлого года. Вначале она подыскивала замену исчезнувшим предметам, но потом началась полоса невезения, и моя сестра научилась обходиться без стульев и абажуров. Вот этого отсутствия вещей я и стараюсь не замечать, и у меня неплохо получается, пока мы не заходим на кухню.

Во время моего прошлого приезда Тиффани сдирала линолеум. Сначала я думал, что это часть определенного процесса, первый этап, за которым должен последовать второй. Мне и в голову не пришло, что весь процесс и состоял из одного этапа, в результате которого обнажился пол, покрытый листами толя. Добавьте к этому босые ноги, и можете представить себе кошмарный сон любой педикюрши. Лодыжки моей сестры заканчиваются какими-то отростками. На них можно различить пальцы и подошву, но назвать их ногами я не могу. Цветом они напоминают задубевшую кожу на конечностях человекообразных обезьян, но на ощупь больше похожи на копыта. Чтобы удержать равновесие она время от времени очищает подошвы от всякого мусора – пробок, кусочков битого стекла, куриной косточки, – но через секунду наступает на что-нибудь еще, и все начинается сначала. Вот что бывает, когда продашь и веник, и пылесос.