Иоан Поппа - Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

– Что вам нужно? Почему вы вошли сюда?

Другие четыре солдата из 3-й роты, которых я знаю, – венгр из Лудуша и три олтянина моего коллеги Шанку – входят в комнату, закрывают за собой дверь, и последние двое подпирают ее спинами изнутри, блокируя ее. Наблюдая за ними, даю себе отчет, что они пьяны только наполовину. Тот, который из Лудуша, берет со стола мою папку и вытряхивает из нее на пол документы, потом швыряет ее в угол. Кладет передо мной на стол телеграмму, на которой уже не видно ничего написанного и говорит мне на ломаном румынском:

– Ты… офицер. Ты читаешь. Ты немедленно отпускаешь все военные резервисты домой эта ночь!

– Из какой вы роты? – спрашиваю.

– Как? – налетает на меня один из трех олтян. – Ты офицер и не знаешь, из какой мы роты?

– Хорошо, – говорю я, – но как вы думаете, имею ли я право отпустить две тысячи резервистов сейчас? Я что – министр обороны? Но вы и так уедете отсюда завтра, практически вас с армией больше ничего не связывает…

Тяжелый кулак лудушанина с грохотом опускается на столешницу стола:

– Отпусти нас! А сейчас ты пойдешь с нами, и мы выпустим всех арестованных! Сейчас же!

– Внимание, ты хватил через край, и за это ответишь! – говорю ему. – Я не могу сделать того, что ты требуешь. Я не имею права делать ничего подобного.

Хотя я уклоняюсь в последний момент, тяжелому кулаку пьяницы удается достать меня и отбросить к стене. Ощущаю, как удар дошел аж до мозга, но, странное дело, я не чувствую боли – в ту секунду, которая увеличивается до огромных размеров, единственное, что меня действительно изумляет, – это не удар, а то равнодушие, с которым все присутствующие, в большинстве – румыны, смотрят на агрессию лудушанина без какой бы то ни было реакции, как будто они зрители матча по боксу, на который они взяли себе билеты в первом ряду. «Даже если меня убьют, они даже пальцем не шевельнут. И почти все – румыны», – говорю я себе.

Чувствую капли крови на руках и понимаю, что у меня течет из носа кровь. Анализирую ситуацию и не вижу выхода. Один из олтян, подпиравших двери спиной, вытаскивает из кармана нож со складным лезвием, открывает его и приближается ко мне, ухмыляясь. Хотя мне с трудом в это верится, я смиряюсь с мыслью, что умру здесь в эту ночь. «Давай, – говорю я себе, – пусть следователи хотя бы найдут здесь завтра какие-то следы, которые бы показывали, что ты сражался!» Знаю, что у меня нет ни малейшего шанса, но я хватаюсь за край стола, с силой приподнимаю его и опрокидываю, пытаясь перегородить дорогу олтянину, который идет на меня с ножом и который от неожиданности останавливается на секунду. Чувствую, что я задыхаюсь, кашляю, сплевываю кровь.

Один из пьяных венгров вопит:

– Ты плевать перед нас? Ты оскорблять на нас?

– Слушайте внимательно, что я вам говорю! – кричу им. – Вы будете отвечать за все, что вы здесь делаете!

Я прекрасно понимаю, что никто не будет ни за что отвечать, что если меня убьют, то все тут же замнут, следствие будет продолжаться до бесконечности, ни один из виновных не предстанет перед судом, никто не представит ни малейшего свидетельского показания. Находящиеся в комнате остаются безразличными, венгр кричит, чтоб я молчал, олтянин с ножом приближается ко мне, огибая перевернутый стол, и в его глазах блестит пьяное безумие, и практически у меня нет никаких шансов.

Я отступаю к стене и кладу руку на стул. В этот момент в дверь, заблокированную изнутри, ударяют со страшной силой, и она слетает с петель, а в комнату врываются пять или шесть военных из моего взвода во главе с бывшим солдатом из прошлогодней партии Корнелом Силаги из Арада (это идиотизм, но мне приходит на память и его почтовый адрес: ул. Хацег, № 1), который громко кричит что-то по-венгерски. Олтянин, что шел на меня ухмыляясь, вздрагивает, ухмылка мгновенно исчезает с его лица, и он замирает с ножом в руках. Корнел Силаги хватает его за руку, заламывает ее за спину, и нож падает на пол. В комнате происходит перепалка на румынском и венгерском, и, в конце концов, пьяницы выходят из комнаты. Я благодарю Силаги и тех, что пришли мне на помощь, и вскоре они тоже уходят. Буря улеглась. Я один. Я смываю кровь в раковине в углу. Форма на мне порвана. У меня ужасно болит голова.

Выхожу из корпуса. Наконец в военных корпусах наступила тишина. А в домах цыган по соседству все так же воет музыка, слышится смех, как на свадьбе. Колонки выставлены на крыши домов. Легковые машины подъезжают и уезжают. Цыгане гуляют – день за днем, ночь за ночью…