Ирвин Шоу - Люси Краун

После войны и после Франции, Оливер поселился в Нью-Йорке и начал свое небольшое экспериментальное дело по производству аэропланов с двумя другими ветеранами. Старый Краун выдал Оливеру его долю, и три молодых человека основали заводик в Джерси-сити и несколько лет они почти все делили поровну.

Петтерсон знал Оливера с того самого времени, когда тот первокурсником стремился попасть в бейсбольную команду. Петтерсон в те годы уже заканчивал школу. Даже тогда, когда Оливеру было четырнадцать-пятнадцать лет, Петтерсон завидовал высокому, утонченному юноше, его чувству собственного достоинства и уравновешенной самоуверенности, которой было пронизано все его поведение, и той легкости, с которой он получал самые высокие оценки в классе, выступал в самых разных командах и покорял сердца самых красивых девушек школы. Потом Петтерсон завидовал его войне, его Франции, Нью-Йорку, самолетному бизнесу, тем огромным вечно пьяным веселым молодым людям, которые были его партнерами, а когда он встретил Люси, то и она стала предметом его зависти. Если бы кто-то спросил у Петтерсона или у Крауна об их взаимоотношениях, они бы оба не задумываясь ответили, что являются лучшими друзьями. Краун, насколько Петтерсон мог судить, никому никогда не завидовал.

Люси в то время было около двадцати лет, и с того самого момента, когда Оливер представил ее, Петтерсон начал ощущать смутное грустное чувство утраты. Она была высокой девушкой с мягкими белокурыми волосами и большими серыми глазами, в которых сверкали мелкие черные точки. В ее лице было что-то неуловимо восточное. Нос был плоским и безупречно прямым, с переносицей плавно переходящей в широкий узкий лоб. Глаза были чуть раскосыми, а верхняя губа была странным образом подернута кверху и казалась резко и четко очерченной в углах. Пытаясь описать ее внешность после долгих лет их знакомства, Петтерсон сравнил ее с потоком многих поколений блондинов, среди которых случайно, может, секретно, только на одну ночь, проскользнула бабушка полинезийской танцовщицы. У Люси были пухлые, неуверенные губы и запыхавшаяся, низкоголосая, несколько сбивчивая манера разговора, будто она никогда не была уверена, что люди хотят выслушать то, что она спешила сказать. Она никогда не одевалась стильно, но поскольку мода в те времена была сама по себе ужасна, то это было только к лучшему. Казалось, что она всегда стремится к неподвижности, особенно ее руки, которые она складывала на коленях, когда сидела, или держала строго по швам, когда стояла, как хорошо выдрессированный ребенок. Оба ее родителя умерли, и у нее осталась какая-то легендарная тетушка в Чикаго, о которой Петтерсону удалось узнать только то, что она носила примерно тот же размер, что и Люси, и поэтому пересылала Люси свои жуткие наряды, когда те ей надоедали. Став уже намного старше и поподробнее поразмыслив над этим, Петтерсон обнаружил, что это немного чудаковатое пристрастие к кричащим вещам тетушки лишь прибавляли Люси привлекательности, делая ее непохожей на других девушек, среди которых она была самой красивой, приобретая при этом нежный мотив беззащитности и бедности в трогательном сочетании с юной угловатостью.

В то время Люси работала ассистентом ученого-биолога из Колумбийского университета, который, по словам Оливера, был полностью поглощен проблемой одноклеточных морских растений. Девушке с такой внешностью было как-то несвойственно заниматься подобной деятельностью, но что еще более странно, она сразу заявила Оливеру, что собирается продолжать независимо от замужества, она намеревалась получить ученую степень и добиться должности преподавателя, но уже со своим собственным научным проектом. Оливер проявил терпимость, смешанную с искренним удивлением по поводу жены, которая упорно занимается наукой и возится целыми днями с тем, что он неизменно называл водорослями, но поскольку она была так красива и поскольку ее занятия задерживали ее в Нью-Йорке рядом с ним, он решил пока не возражать.

Насколько Петтерсон понимал, они были без ума друг от друга, хотя Люси была скромна и не привлекала внимания в обществе, и в этом напоминала вежливого ребенка, которому вбили в голову, что выделяться неприлично. Что касается Оливера, он всегда становился ироничным, раскованным и одновременно сдержанным, что особенно усиливалось его пилотскими привычками, и только потому что Петтерсон хорошо знал своего друга, он мог разглядеть в его поведении с Люси неугасающую нежность и восторг. В общем, оба они были высокими, сияющими и еще неискушенными молодыми людьми, а впрочем, оглядываясь назад, выясняется, что не такими уж они были сияющими и еще неискушенными молодыми людьми, когда стояли с серьезным видом у алтаря. Это была в Нью-Йорке, потому что Оливер заявил, что не собирается портить свою семейную жизнь, начиная ее в Хартфорде. Сцена у алтаря наводила Петтерсона на мысль, что из всех браков, заключенных в этой стране в тот июньский день, этот, без сомнения, был одним из самых справедливых.