Канта Ибрагимов - Стигал

Он нахмурился, задумался, опустил голову, а потом выдал жестко:

– Ты болен. Время не то. Ты… – тут он оборвал речь. Однако я примерно знал, что он имел в виду. Я один, почти одинок, и на мне мой род и моя фамилия практически исчезают. И у меня нет сил, и моя борьба смешна, как смехотворна битва с ветряными мельницами. Но это его мысли, а не мои. Я еще живу. И я не могу ему много писать, тем более объяснять. Я просто написал ему одно:

«Я – чеченец!.. Может, как последний из могикан. Но я помню, знаю и чту свои традиции и адаты! Чеченец – я!» Надо было бы дописать «в отличие от некоторых». Да я думаю – этот намек он и так понял, и, зная нравы современной молодежи, следовало бы ожидать жесткую реакцию. Однако этот участковый свой. Хотя сегодня это понятие почти размыто – свой только тот, от кого имеешь выгоду и интерес. В общем, деньги, лишь деньги ныне во главе угла. Но и исключения есть. Ибо участковый очень зол, да несколько снисходителен – он говорит:

– Я тебя предупредил. Запомни, в последний раз, – с этими словами он тронулся к машине, да вдруг остановился, уставился на мой дельтаплан, – кстати, а эту хреновину ты зачем притащил?

Я руками, не без издевки, показал – летать!

– Немедленно убрать! Уничтожить! Не то я ее сам с обрыва скину… совсем рехнулся, захотел полетать… Тут летать запрещено.

Он уже сел в машину, а я ему жестами – постой. Много чего я ему хотел сказать, но не могу, и тогда написал: «Стрелять даже волков – нельзя. О том, чтобы летать, даже помечтать – нельзя. Найти убийцу сына и постараться хоть как-то наказать его – тоже нельзя! А ползать и дышать можно?»

– Идиот, – это я точно расслышал, но были выражения и похлеще. Однако я на него обиды не держу и очень рад, что он так уехал. А что было бы, если бы он в дом зашел, небольшой обыск сделал? Ведь мое оружие, снайперская винтовка, просто лежит под нарами. Накануне устал, поленился и не запрятал ее. Хотя, как учили в армии, после каждого применения оружие надо тщательно почистить. Что я и сделал, но не сразу. А ведь мог из-за лени все дело погубить.

…Почему-то в этот момент мне вспомнился рассказ дяди Гехо. В первый год депортации было очень тяжело. Выбросили прямо в пустыне – голод, холод. А какой морально-психологический удар! Люди страшно голодали. Началась эпидемия тифа. Как-то надо было людей спасать, особенно детей, которые днем и ночью просили поесть. Другого варианта не было, и вот решились как-то ночью украсть корову в ближайшем колхозе. Мясо поделили поровну. Каждой семье досталось всего по килограмму-полтора. И опытные люди, знающие нрав советской власти, всех предупредили: кости поглубже в песок зарыть, мясо быстро сварить, все сразу съесть и до рассвета все кастрюли, казаны тщательно, с песком, выскрести, чтобы даже намека на жир не было. Утром прибыла милиция. Искать нечего. Просто пальцем водили по казанам, и в тех домах, точнее, наспех сделанных хибарах, где были нерадивые жены, мужей арестовали, посадили. Вот к чему приводит лень, безалаберность. Однако, кажется, не это самое главное. Главное в ином. Дело в том, что я всю жизнь, как мне представляется, а в общем, так оно и было, жил открыто, ничего не скрывал, да и нечего было скрывать, не врал, и Бог миловал. А сейчас, на старости, я тяжело болен, и все думают – уже одной ногой в могиле, а я в казаки-разбойники играю, перед каким-то участковым оправдываюсь, вру, паясничаю. Вот так. Как говорится, с волками жить – по волчьи выть.

…А волков-то накануне действительно я уложил. И не только этих двух, а, наверное, пять-шесть за последнее время. И шакалов с десяток. Другую дичь я не стреляю. А этих хищников я бы еще больше пострелял, хотя бы из-за того, что они моего жеребенка покусали, да и вообще, сколько домашней скотины и красивых серн и косуль они поедают. Словом, и тут какая-никакая, а вроде бы месть. Вот таким я стал, вынужденно стал. И это не просто праздная охота, это для меня очень важная подготовка и тренировка. Потому что я каждый раз рискую – видите, уже меня почти вычислили, и хорошо, что как ни крути, а этот участковый свой, и пока можно будет все скрывать. Но я должен быть постоянно начеку, постоянно готовым, ибо у меня запас всего очень скудный: и жизни, и здоровья, и патронов – они особые, и, конечно же, удачи. А ведь шанс был, и какой шанс! Просто как на блюдечке, и я метил прямо в лоб, долго, очень долго прицеливался, и чем дольше это продолжалось, тем непослушнее был мой палец, и я так и не смог на курок нажать. С тех пор жалею, страшно жалею. Ведь такой случай может более и не представиться. А вот вчера… Вчера подумал, что шанс настал…