Канта Ибрагимов - Стигал

– Мальчик хороший. Мощная энергетика в нем, бунтарский дух и характер самурая… А мог убежать, и должен был убежать. Ведь как говорят русские, против лома нет приема. Но он не отступил. А надо было. Ибо, как сказал их вождь Ленин, шаг вперед, два шага назад… Я его постараюсь на ноги поставить. Только надо ко мне перенести. Желательно ночью, чтобы никто не видел.

Позже я узнал, что со мной было: поврежден позвоночник, поломаны два ребра и внутренности отбиты. Старик-кореец вроде бы ничего особенного не делал – только три раза в день он меня полчаса переворачивал со спины на живот, потом на бока и слегка давил, вытягивал, пальчиками массировал, конечности разрабатывал и все время поил какой-то сладковато-горькой настойкой, которая явно была на спирту, и я без боли засыпал. На третий день, когда пришел мой дед меня проведать, кореец вдруг сказал мне:

– А ну, вставай… Да-да, вставай. Не бойся. Ты ведь не трус, а боец.

И я с трудом, через боль, почти не чувствуя ног, но как-то встал.

– Вот так. Молодец!.. Теперь будешь заново учиться ходить. Это даже к лучшему, потому что отныне все зависит от тебя, от силы твоего духа и тела.

Ровно через неделю, поддерживаемый дедом и двумя братьями, я вернулся на своих ногах в родной барак. Однако это не значило, что на ноги встал. Я был инвалид, тело болело, ноги и руки не слушались, я даже ложку еле в руках держал. А тут вновь появился старик-кореец:

– В принципе ты здоров, идет процесс восстановления. Восстанавливаются испорченные и травмированные нервные каналы. Они со временем окрепнут – ты молодой. Но где-то кривизна и пожизненная скованность останутся. Чтобы этого не было, теперь, когда боли нет, надо начать специальные упражнения. Хочешь? Пойдешь со мной заниматься?

– Конечно, пойдет, – за меня ответил дед.

Поначалу мне было очень тяжело и, признаюсь, скучно. Эти, на первый взгляд, простые упражнения, похожие на танец, меня смешили, да просто так я сделать их не мог. А кореец не только все показывал, он со мной все время беседовал, объяснял, что это искусство – искусство борьбы во имя жизни. Это философия и гармония духа, тела и природы. Позже я узнал, что эта техника восточного единоборства или, как кореец говорил, способ выживания; выживания в экстремальных ситуациях. Он словно предвидел мою судьбу – готовил меня к этой участи, а когда прошли первые три месяца и я сел на полный шпагат, он мне вдруг сказал:

– Теперь ты полностью восстановился. Ты почти тот, каким был до травмы и даже гораздо гибче и выносливее. Ты сам чувствуешь это?

– Да, – уверенно отвечал я, потому что старик мне всегда говорил – сила в животе, и я чувствовал эту силу – мой пресс стал как железо.

– Тогда скажи, – продолжил кореец свои расспросы, – а у тебя еще есть мысль отомстить этим ребятам, что побили тебя.

– Конечно, есть.

– Вот это плохо. Значит, я плохо тебя учил. Ты должен избегать любого контакта с плохими людьми.

– А как простить? Все ведь об этом знают.

– А ты прости. Они свое, если заслужили, и без тебя получат. А ты не должен оглядываться, ты должен идти по жизни вперед. Надо хорошо учиться и все полезное изучать. Многое терпеть, многое не замечать и на всякую ерунду время и силы не тратить. Жизнь – это сложный путь, чтобы на всякую мелюзгу себя транжирить.

– Ну а если на этом пути как непреодолимое препятствие какая-то гадина поперек встанет?

– Главное – спокойствие, терпение, разум… Гадину обойди, не марай руки. Память и совесть.

– А если…

– Если оскверняют святое – то… Для этого и проходим эту философию борьбы как жизни… Хотя известно, что жизнь – это борьба! А борьба порождает зло. Вот так все в мире противоречиво. Но смысл жизни: что ты посеешь, то и пожнешь, а в итоге, там, где есть Бог, – а он есть везде – победит и восторжествует мир, правда, добро! Это и есть гармония с самим собой и с окружающим миром.

Вот в такой гармонии стала мужать моя юность. Жили мы очень плохо, бедно, голодно. Но так жили почти все. И мы бы, может, не выжили, если бы не наш добрый дед, который из-за нас даже в престарелом возрасте все еще пытался работать на шахте, пытался кусок хлеба нам заработать. И такой же был мой учитель – старик-кореец, который так и говорил, что сама судьба ему меня послала, чтобы мне свой опыт и знания передать.

– Если бы меня кто спросил, – продолжал свой рассказ Зеба, – какой отрезок времени в твоей жизни был самым счастливым, то, конечно же, те год-полтора.

Хотя, повторюсь, было очень тяжело – голод, постоянно мы испытывали голод – еды не хватало. И я в пятнадцать лет, когда по закону стало возможным, перешел в вечернюю школу, а сам устроился рабочим на шахте. Это не значит, что я бросил занятия и учителя. Наоборот, я это дело так полюбил, что просто уже не мог без него жить. Каждое утро я спешил к корейцу, вместе мы бежали на край города, и там я все больше и больше познавал свое тело, свою сущность и свой мир, как частицу Вселенной. И в эти минуты, в эти быстро утекающие часы (как потом, в тюрьме, время застыло) я забывал обо всем, я был счастлив, несмотря на то, что мир был очень суров, но ведь тогда рядом был самый родной и близкий человек – мой дед, был учитель, были младшие, дорогие братья, которых я очень любил, но не уберег… А хотел, мечтал, деду обещал. И поэтому я как-то попросил у учителя: