Канта Ибрагимов - Стигал

– А вы знаете, раз повод есть, я снова Зебе сообщение послала. Он сказал, чтобы вы работали, а он поможет.

Имя и слова Зебы уже и в нашем отряде расценивались, как руководство к действию. И как ни странно, ребята так заработали, такой энтузиазм и производительность труда явили изумленному поселку. Мы почти весь световой день трудились, так что через четыре дня всю оставшуюся солярку израсходовали – и даже любо смотреть: почти четверть дороги есть. Но на этом механизация заглохла, и все стало. Максим догадался объявить день-два отдыха – мы неплохо поработали и оставалось лишь на что-то уповать. Хоть здесь повезло. Дни были жаркие, к реке тянуло. Кто купался, кто загорал, а кто и рыбачить пытался. На этой огромной реке особого судоходства нет – так, словно праздник, в день два-три пароходика проплывут. И они идут посередине, очень далеко, и даже в этой дивной таежной тишине их приветственный сигнал еле-еле достигает нашего берега. А тут вдруг сверху по течению послышалось что-то необычное, надвигался какой-то странный, разудалый крик, что-то вроде музыки и пения. И вот из-за прибрежного косогора стало медленно выплывать какое-то необычное, очень занимательное и оригинальное плавсредство. Мы уже могли его рассмотреть. Из мощных сосновых бревен сооружен большой плот. На нем большая цистерна. Всем этим хозяйством управляют пять-шесть гребцов. Еще трое идут по берегу, концы канатов у них в руках. Последние не бурлаки, они не тянут никакую лямку: плот идет по течению, а они удерживают его у берега, чтобы это еле управляемое сооружение потоком воды на стремнину не унесло. Но самое интересное в ином – на этой цистерне верхом сидят несколько человек. Мы поначалу Зебу и не узнали – на нем большая ковбойская шляпа. Рядом с ним – молодой кучерявый парнишка-гармонист, кто-то вроде местного шамана в бубен бьет, а еще один огромную бутыль с самогоном придерживает.

– Двенадцать тонн солярки, – говорит Зеба. – Все, что мог. А остальное довезут те, кто это натворил, – загадочно улыбается он.

– А это разве известно? – удивился я и выдал нашу версию. – Они ведь уже уехали.

– Далеко не уедут… И больше так делать не захотят… Поэтому я должен быстро вас покинуть.

Уехал он не так быстро, а лишь на следующее утро, за ним специально катер пришел. А до этого ночью вновь все село и весь наш отряд гуляли. Потом вновь начались трудовые будни. Я даже не ожидал, что ребята, в основном москвичи, такие трудолюбивые. Работа спорилась, общая картина дороги уже вырисовывалась, и, конечно, не без всяких проблем, но мы к сроку, к концу августа, работу думали закончить, как вновь остро встала проблема с топливом. Его осталось лишь на два-три дня. И мы с Максимом опять в отчаянии – нам необходимо еще как минимум тонн пятнадцать солярки, а вариантов нет; я собираюсь ехать в райцентр к Зебе, а тут от него очередной подарок. Напротив нашего села остановился речной нефтеналивной танкер – тридцать тонн дизтоплива для нас. Однако корабль с таким водоизмещением подойти к берегу близко не может, и слива нет. И тут на помощь пришло изобретение Зебы – это плавучая посудина типа плота. Два дня на слив ушло, но какая радость, энтузиазм и перспектива заработка хороших денег.

Мы уже вышли на финишную прямую, уже ждем и считаем последние дни, когда прибудет приемо-сдаточная комиссия, а потом и за нами вертолет. Уже все планируют, как в Москве на эту кучу денег – полторы тысячи рублей – все будут жить, что-то приобретать, долги отдавать. И вот тут мы вспомнили о Зебе, о его помощи, и кто-то предложил, как только деньги получим, всем скинуться и купить Зебе подарок, а может, и деньгами отдать. Но Зеба давно не появлялся, зато вновь появилась местный фельдшер и она печально сообщила: Зеба уже две недели как в районной больнице лежит – второй или даже третий инфаркт.

Я решил первым же плавсредством отправиться в райцентр. По моим представлениям, это должно было быть где-то рядом, чуть ли не за ближайшим косогором. А оказалось – более двухсот верст. И никакой это не райцентр, а просто более обширная деревня. Подстать и местная больница: вся обшарпанная, кругом грязь. Но внутри чистенько, аккуратненько. Я приехал под вечер, и меня местный сторож-старик даже к входу не подпускал, а я назвал имя Зебы, сказал, что его земляк, и он сразу преобразился. Сам проводил, шепотом подчеркивая, что Зеба в особой палате. Зеба был под капельницей, дремал. Накрыт легкой простынею, из-под которой выпирает его худющее, небольшое тело и костлявые руки. Я осторожно лишь ступил в палату, как он почти рефлекторно приоткрыл глаз и свободную руку сунул под подушку, да узнал меня, и его лицо вмиг изменилось, он улыбнулся. Вновь попытался говорить на чеченском, потом сказал: