Канта Ибрагимов - Стигал

С погодой мне повезло – чудесная, как обычно бывает осенью. Тяжелые, дождевые тучи с севера не могут преодолеть высокие хребты, на чеченской равнине и в предгорьях пасмурно, затяжные, нудные, моросящие дожди, а на альпийских лугах почти лето. Солнце, тепло, легкий, прохладный ветерок. Первая попытка – с небольшого бугорка. Очень боялся, волновался. Полет, в целом, не удался; я не получил наслаждения и ощущения легкости, восторга и чувства самого полета. Словно плачущего от страха ребенка с горки на санках столкнули, он сразу же упал, заорал. Нет, это не дело. Это детский лепет и просто баловство, а я умею, хочу и должен летать. Главное, свой внутренний страх победить. А чего я боюсь? Доживать, догнивать в своей хибаре? Стал я на выступ скалы прямо за своей хибарой. Вид потрясающий – орлы над ущельем грациозно парят, и мне хочется воспарить. Я вновь включил свой навигатор. Долго все параметры изучал, еще раз проверил, тщательно ли я застегнут, и, сделав два-три шага для разбега, прыгнул со скалы, а восходящий воздушный поток меня подхватил, плавно хотел было закружить, но я уже почувствовал, что не падаю, и надо умело управлять, подъемную силу крыльев использовать.

Такого блаженства и ощущения собственной силы и самоутверждения я в жизни не испытывал. И полеты в Австрии, где все рассчитано, запрограммировано и «тропинка» указана, – просто детская забава. А тут я первый, и никто, в том числе и я, не знает, как здесь, по этому огромному, обширному ущелью и горной долине «пролегает» роза ветров. Я не знаю, куда меня занесет, но я пытаюсь управлять, и у меня это получается. Да, я взлетел – и вот этот плавный, восхитительный полет! Ощущение легкости и какого-то превосходства, преодоления. Подо мной леса, река, горы. И так хочется во всю грудь вдохнуть, крикнуть… и всю жизнь летать! Я бы еще дальше полетел, до того был благоприятный воздушный поток, но мышцы спины и живота уже от напряжения горели, я не мог более горизонтально тело держать, да и пролетел я очень прилично – не только вдоль всего ущелья, но даже еще один хребет перелетел, и могло еще черт знает куда унести. Но главное, я устал восторгаться, мне стало страшно от такого удовольствия, восхищения и блаженства!

После приземления я даже не понял, где я, куда меня занесло? Голова кружится, не соображаю, словно заблудился в лесу. Пришлось лезть на ближайшую вершину, чтобы иметь ориентир. Оказывается, прямо подо мной погранзона, дальше строится еще одна. А я пролетел километров десять-двенадцать, и это по прямой, а по горам возвращаться будет нелегко, тем более что и сложенный дельтаплан тащить надо. Признаюсь, что я очень устал, дело уже к вечеру, и был очень голоден, но счастлив, словно заново жизнь начинается. И до дома уже совсем недалеко, да сил почти нет, как за очередным подъемом увидел «уазик».

– Ну ты даешь! Красота! Молодец! – меня ждет участковый. – Но ты ведь знаешь, что все такое запрещено. Летать тем более.

«А ползать?» – я показал жестами. Бросил дельтаплан, сел на траву.

А он, как диковинку, потрогал аппарат.

– Классная вещь. Я бы не посмел, – он сел на корточки передо мной. – По приказу я должен был стрелять.

«В следующий раз», – объяснил я.

– Следующего раза не будет… Хотя я бы сам попробовал, да боюсь. Не страшно? – он встал. – Так. Я обязан его у тебя конфисковать или разломать.

Я вскочил, встал перед ним, и знаю – теперь знаю, что насмерть с ним сцеплюсь, просто так не уступлю. Видимо, он понял мое настроение. С ног до головы окинул меня странным взглядом, будто видит впервые, и, глядя по сторонам:

– А вещь-то, оказывается, полезная. Для тебя полезная. То ты был бледный, даже желтый, и взгляд совсем потухший. А сейчас – Чингачгук, даже румянец на лице, и глаза заблестели, – и вдруг, – а стрельнуть сможешь?

– У-у! – замычал я, мол, из чего?

– Ладно, – он чуть отошел. – Давай по добру. Надеюсь, тебя никто более не видел. Я тоже не видел. Идешь домой, и аппарат свой опять на чердак, чтобы тихо… Пока тихо. Хорошо?

– Угу, – согласился я.

Он умчался, а я еще пару часов напрямую по склону поднимался. Только взобрался – весь мокрый от пота, усталый, а у моей хибары еще один «уазик» – пограничники. Двое: капитан и прапорщик. Капитан молодой, подтянутый, вежливый, представился. А прапорщик повзрослее – крепкий, даже толстый; лицо пунцовое, пропитое, от него и сейчас за версту спиртным разит. Мой вид, точнее катетер, их смутил, а прапорщик сморщился, даже отступил.