Канта Ибрагимов - Стигал

– Я с ним давно не общаюсь. Как уехал, ни разу не приезжал. Даже на могилки матери и сестры не соизволил посмотреть. То у него документов не было, не мог приехать. То нельзя было в России быть – гражданство не дали бы. Теперь вроде немецкое гражданство получил, а от российского отказался. И сюда ехать не хочет – мол, как вы там в России живете, ведь русские вас бомбили, мою мать, сестру убили. «Я не хочу там больше ничего видеть, я даже боюсь в Москву летать…» – говорит.

– Но дело не в этом, – продолжает Маккхал, – у него ничего нашего, чеченского, нет. Это и понятно, я сам виноват. Вырос и родился он в Алма-Ате. Я дома заставил всех на чеченском говорить, чтобы знали и не забыли. И он вроде понимает, но никогда на родном не говорил, не мог и стеснялся. А теперь что под конец вытворил. Как-то год назад звоню я к нему в клинику, я чуть знаю английский. А мне девушка говорит:

– Какой-такой Абдулмежид Маккхалович Нажмуддинов? Эта клиника Ганса Мюллера.

– А ваш доктор на русском говорит? – с трудом смог спросить я.

– Да, он много языков знает.

– Соедините меня с ним.

– А как вас представить? Отец? Минуточку.

Через некоторое время она отвечает:

– Простите, доктор Ганс Мюллер занят, перезвоните позже.

Я не перезвонил, а сын сам позвонил лишь через неделю. Я его спрашиваю:

– Кто такой Ганс Мюллер?

– Теперь так меня зовут. Ты ведь помнишь – в школе у меня была кличка Ганс.

– Клички лишь у собак бывают.

– Кстати, папа, а я как раз собаку завел. Такая прелесть.

– В доме?

– А где еще?

– Так мусульманину нельзя собаку в доме держать.

– Папа, очнись! Двадцать первый век у нас. А ты все тот же. То ты мне рок-музыку слушать запрещал, играть запрещал – мол, религию и чеченский менталитет нарушаешь! А теперь и собачка моя тебе мешает…

– Слушай, – перебил я его, – если бы я не заставил тебя учиться на стоматолога, ты сейчас имел бы клинику и все что имеешь?

– Это так. И я тебе очень благодарен. Но и ты пойми – я взрослый человек. И я европеец. И я хочу быть европейцем. Это мой свободный выбор. Имею я право?

– Не имеешь! – закричал я. – Ты единственный сын, а отрекся от нашей фамилии! Тебе не стыдно – Ганс Мюллер!

– Папа, ну что за ересь и догмы. Эти имена – Абдулмежид и Нажмуди – клиентов пугают, их выговорить не могут. И мне с детства не нравились.

Маккхал, опустил голову, тайком вытер слезы и после тяжелого вздоха закончил:

– Схожие во многом у нас с тобой судьбы, и здесь судьба нас свела. Но ты можешь гордиться своими сыновьями и дочь рядом такая. А я – в общем, зазря прожил жизнь. Для кого и чего столько работал, столько прожил… За наследством, небось, примчится… Вот так. Грустный итог.

Он опустил голову на грудь. Во всем, даже в его позе, грусть и умирание. И цвет его лица, впрочем, как и у всех здесь, землистый, безжизненный. Мы с Шовдой молчим, не знаем, что сказать, как утешить. Я попросил у Шовды блокнот и пишу ему: «Позвони ему… Телефон есть?».

– Есть, – рассерженно отвечает Маккхал. – Но звонить не буду. Тем более теперь, отсюда.

Тем не менее он достал свою старую записную книжку, раскрыл, долго, словно в никуда, потерянно смотрел в нее. От шума в коридоре он как бы очнулся, вышел. А я, кажется, понял. Пишу Шовде: «Видишь, он специально блокнот открытым оставил, чтобы мы позвонили. Подай».

– Дада, чужой блокнот?! – удивилась Шовда.

Я жестами приказал – она ни в какую. Как ни тяжело, пришлось самому вставать. Написано: «Сын» – и два номера обведены красным фломастером. Я понял – случись что с ним, чтобы знали куда сообщить. Пишу Шовде: «Позвони, поговори, сообщи все об отце и позови…».

– Чужому человеку? – удивилась Шовда.

«Надо помочь… Беда!», – настаиваю я. Она согласилась, но говорит:

– На моем телефоне денег нет, копейки. Тем более за границу.

Как раз зашел Маккхал, я ему показал блокнот и попросил его мобильный; ему пишу: «Мы хотим твоему сыну позвонить».

– Не надо! – воскликнул Маккхал, но телефон не отобрал и сам вновь вышел.

Первый номер не ответил. А на втором – женский голос. Оказывается, Шовда сносно говорит на английском. Она попросила доктора Ганса Мюллера и представилась, как потом сама сказала, помощницей отца доктора Мюллера, мол, это очень важный и срочный разговор. С сыном Маккхала она поздоровалась уже на чеченском и, не услышав реакции, перешла на русский. Я слышал только то, что говорила Шовда – о Маккхале. Потом она, с некоторым раздражением выслушав ответ, мгновенно покраснела и на повышенном тоне сказала: