Канта Ибрагимов - Стигал

– Дада! – она опустилась на колени, обеими руками обхватила мою руку. А у нее самой пальцы холодные, тонкие, дрожат. И через эти единственно родные, близкие руки я вдруг явственно почувствовал, что моя боль – не боль, моя боль – это стенания отжившего свой срок перепрелого пня. А ее боль – это боль молодого, только начинающего жить и мечтающего плодоносить деревца, у которого не только ветви обломали, но и корень подрубили. Поэтому вокруг ее глаз синюшно-фиолетовые круги предстоящей по жизни тоски и одиночества. Со всей силой я челюсти сжал, так что не только в ушах, но и в моем мозге явственно раздался скрежет зубов (впрочем, они мне уже не нужны). И больше, тем более при ней, я даже не простонал.

– Дада, как ты? – склонилась она.

Тяжко, и говорить я не могу и не смогу, но я постарался выдавить улыбку и поднял большой палец – «Хорошо!». Действительно, стало лучше оттого, что единственное родное существо теперь снова рядом. И я осознавал, что эти страдания надо было испытать, чтобы мы воссоединились. А страдания, конечно же, облегчились. И что бы я без нее делал? Скажу лишь о самом тяжелом. В первый же вечер, что я был в беспамятстве, я, и не раз, опорожнился в постель. В палате вонь. Я встать не могу. Моему соседу пришлось выходить. Его жена вообще не заходит. Зато зашла старшая медсестра:

– У вас деньги есть? Как вы сюда явились? Надо, конечно, заплатить. А иначе как? Все есть хотят.

Жена соседа заплатила. Утром картина та же была, но появилась Шовда. И для нянечки деньги у нее вроде бы были. Однако она меня более никому не доверила. И поначалу мне было очень стыдно, и ей неловко, но она ко всему подошла очень требовательно, тактично и очень нежно, как к родному, как к больному.

– Ой-ля-ля! – по-армянски частенько восклицала жена соседа, – вот это девочка! Был бы еще сын – такую в дом забрать.

А вот весь медперсонал Шовду не любит. Она прямо в лицо моего доктора назвала «мясником», а потом добавила:

– Это не ваша частная клиника-лавочка. Это государственное учреждение, где за свой труд вы получаете зарплату и взятки от нас. Так что будьте любезны.

И со мной, действительно, стали обращаться гораздо внимательней. И Шовда приглядывает не только за мной, но еще многим даже из других палат помогает. А как-то зашла встревоженная и полушепотом говорит:

– Сюда какого-то чеченца положили. В соседней палате.

– Позови, – жестом попросил я.

– Да ну его, – махнула она рукой. – Какой-то важный. И свою дурацкую шляпу никогда не снимает. Сразу видно – чечен!

А он как прослышал про меня, сам зашел и представился:

– Маккхал.

А когда мой сосед-армянин в конце недели выписался, то Маккхал перешел в мою палату. Стало веселей.

Маккхал очень разговорчивый. Его родные, как выслали их в Казахстан, обратно так и не вернулись. И он почти всю жизнь прожил в Алма-Ате. Он стоматолог и не скрывает, что обеспеченный человек. В начале девяностых, когда везде на постсоветском пространстве, в том числе и в Казахстане, пошли националистические настроения, он, как сам говорит, допустил роковую ошибку, переехал с семьей в Грозный. Построил дом, открыл свою частную клинику, а тут война. И он, как и я, в Грозном остался. И у него все разбомбили, а жену и одну дочь убили. Во многом схожая у нас с ним судьба, и диагноз один. Только у него на шее опухоль совсем небольшая, зато прямо на затылке шишка с кулак, поэтому он шляпу не снимает. После первой войны Маккхал вернулся в Казахстан, но на старости лет вновь потянуло в Чечню. И теперь он живет в Грозном один. Есть у него сын, как он его назвал, – «непутевый балбес». По сыну Маккхал скучает, понятно, свое дитя, любит и много о нем говорит. Его сын с детства увлекся музыкой, роком, сам на гитаре играл. Но Маккхал знал, что гитара сына не прокормит, и свое дело надо наследнику передать – отвез сына в Москву, буквально насильно, и конечно, за деньги, устроил на стоматологический факультет. Через шесть лет сын приехал в Алма-Ату, отдал отцу диплом и сказал:

– Я твой наказ выполнил – вот! А теперь, мой уважаемый родитель, позволь мне жить, как я сам желаю.

А желал он с детства стать музыкантом. Вновь поехал в Москву, теперь учиться на музыканта, но его нигде не приняли – слуха нет. Но он не сдавался, в каких-то полуподвальных группах играл. А потом женился на солистке одной из групп и вдруг уехал с ней в Германию – Европу покорять. В Европе их дар тоже не признали. Дуэт распался, они развелись. А жить сыну там понравилось, но на что-то жить надо. Попросил он Маккхала выслать свой диплом. Не во всем сын оказался бездарным – выучил немецкий и английский, подтвердил в Германии свою квалификацию стоматолога, женился на немке взрослее себя, снова развелся, а теперь переехал в Австрию, в Вену. Я Маккхалу в блокноте пишу: «Ты богатый. Сын в Европе. Врач… Не делай здесь операцию, тебе тоже катетер поставят. Поезжай к сыну». Маккхал грустен, молчит, а я пишу: «Сын знает, что ты болен?»