Канта Ибрагимов - Стигал

– Только через мой труп.

Он достал пистолет. На меня не направил, рука висит. А я шепотом процедил:

– Стреляй. Все суки так поступают… А за меня уже никто тебе не отомстит.

– Мц! – злобно выдал он губами, двинулся к своему авто, тихо на русском матюгнулся, пряча пистолет, сел в машину и уже из нее:

– Я тебя предупредил.

Машина резко рванулась, так же резко остановилась. Он вышел.

– А что на этой кассете было?

– Ничего… Мультфильм.

– Дай посмотреть.

– А я выкинул ее.

Он долго молчал, о чем-то думал, а напоследок выдал:

– Тебе лечиться надо.

– Сам знаю, что мне надо, – ответил я.

Эту ночь я не спал, все разрабатывал план мщения. Оружие у меня есть. Но как его применить? Где эту тварь на прицел взять? Понятно, что у его конторы. Но как туда с винтовкой добраться? По горам? Обнаружат. Днем и ночью самолет-разведчик летает. Да и не одолею я такое расстояние, тем более с такой тяжелой бандурой. Наутро я решил просто так, для разведки на местности, поехать в райцентр. Все по-прежнему – охрана, железобетонный забор, даже близко не подпускают. А местные мне подсказали, что начальник здесь очень редко бывает, – больше в Грозном или в Москве. Но мне повезло – в этот день внук дяди Гехо осчастливил район своим вниманием, за ним целая кавалькада машин; посчитал, более двенадцати, и все черные, все с тонированными стеклами, и на большой скорости промчались, скрылись – лишь пыль еще долго оседала. А я подумал, что вряд ли его так охраняют лишь от меня. Грешков, видать, много. И нужен еще небось, раз под такой охраной.

Моя задача невероятно сложна, почти невыполнима. Мною невыполнима – я не боец. Обидно, досадно, больно. Плюс жара. И я даже не помню, как потерял сознание и кто меня до дому довез. И эту ночь я не спал – боль, дышать не могу, а жить теперь хочу и надо. Единственное спасение – лететь в Москву на операцию. На заре я тронулся в путь, благо все под гору. Скоро попутка подобрала, и я успел в то же утро вылететь в Москву и прямо из аэропорта – в онкоцентр. А доктор меня словно ждал. Я сразу же протянул ему все, что у меня осталось, – три тысячи долларов:

– Вылечите, только без катетера.

– Я сделаю так, как надо. А надо посмотреть, и вид у вас плохой.

– Без катетера, – умоляю я, – и денег не хватает на это.

– Я свою долю прощаю. А поступлю, как врач… Разрежем, посмотрим, что там творится.

Наверное, в жизни каждого человека бывают такие страшные дни, вспоминая которые, думаешь – как ты это пережил и как дальше живешь? У меня было таких дней немало, последний очень тяжелый, физически просто невыносимый, и я его даже не хочу вспоминать, хотя я и сейчас здесь, в онкоцентре. Завтра меня выпишут, и я надеюсь, я уверен, что более здесь не появлюсь… Хотя, я уже зарекался. И если даже вновь сюда попаду, не дай Бог, то того кошмара все равно уже не будет. Кошмара, когда я очнулся после операции в палате, еще анестезия полностью не прошла, но мне очень плохо, больно, нестерпимо больно, и я дотронулся до ноющей груди – катетер! Я бы растерзал этого доктора. Я бы орал и материл бы его, но я уже говорить не могу, я встать не могу, сил нет – все болит, все давит и ноет. Я плачу! Как ребенок плачу, у меня и боль, и злость, и слабость. В этой маленькой, очень маленькой палате еще один пациент – армянин-старик. Ему за неделю до меня сделали такую же операцию. И я тогда видел, как он плакал, страдал, скулил. А когда после уколов и капельниц его немного отпускало, он в мою сторону жестами показывал – уходи! Я не ушел, и он написал: «Уходи! Это жутко! Лучше просто умереть. Спокойно умереть, чем эти пытки и муки». А я еще тогда пытался улыбаться, глупец:

– Мне катетер не поставят. Я даже за это не заплатил.

«Я тоже так думал. И он обещал катетер не ставить. Но он другое не умеет, и так нас навсегда к себе привязывает… Меня ведь тоже предупреждали, а я ему поверил… Уходи! Другого врача и другую больницу найди. За границу поезжай», – написал старик. Это не по мне – денег вовсе нет, а жить надо, и я верил, что меня пронесет. Пожалеет. Нет! Потом он скажет, что сделал так, как надо было, и любой консилиум врачей подтвердит его правоту. Может, доктор по-своему и прав, он обязан был полностью вырезать раковую опухоль, все метастазы. Однако в моем представлении после операции должно наступить облегчение, а у меня лишь появились боли и страдания. И главное – никакого внимания после операции. Хорошо, что вокруг моего соседа-армянина постоянно находится родня – жена, сын, сноха. Они и за мной стали присматривать, и как бы вскользь они сообщили то, что я уже знаю, – здесь без денег даже укол не сделают. Они и заплатили – мне поставили вечером капельницу, я под ней заснул. А среди ночи проснулся – вновь невыносимая боль, и я полез к окну: зарешечено, и не стекло, какой-то прочный пластик. Все предусмотрели. Потому что я не первый, кто хотел здесь выпрыгнуть, с жизнью покончить. А еще здесь предусмотрены камеры слежения, и в каждой палате особое освещение, как в тюрьме, чтобы на мониторе дежурный врач и медсестра все видели… Никакой реакции, и никто на мой дебош не среагировал. Только жена моего соседа, старушка, что дежурит в эту ночь рядом с мужем, пыталась меня успокоить, а потом полезла в сумочку, деньги зашелестели. Она вышла. Только после этого появилась медсестра. Мне в вену сделала укол, я вновь отключился, а очнулся от боли, от нарастающей страшной боли во всем теле. Это состояние так невыносимо, что я даже боюсь открыть глаза. А чуть приоткрыл – передо мною Шовда. Плачет. Как она изменилась. Совсем худая-худая. От этого на ее высохшем лице голубые, влажные, печальные глаза стали еще больше, в них бескрайнее горе, боль, печаль.