Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол

— Ну давайте же будем благоразумны. Вы ведь разумный человек, Лерой, и, кроме того, вы же были когда-то блестящим студентом одного из юридических колледжей страны…

Лерой привстал было, но Фархилл махнул рукой, успокаивая его, и продолжал:

— Теперь о миссис Спотвуд… — Фархилл сделал беспомощный жест. — Знаете, Лерой, чертовски странное это дело — юриспруденция.

— Без сомнения, — сказал Лерой.

— Вот возьмите к примеру миссис Спотвуд, — продолжал Фархилл. — Совсем недавно вы пытались протащить в протокол тот факт — только не обижайтесь, я вас вовсе не виню! — что она якобы малость не в себе, и раз она шарахнула из ружья по своему бывшему ухажёру Грайндеру, то с таким же успехом могла зарезать и муженька. Нет, конечно же, вы никого не обвинили — вы только бросили тень сомнения, намекнув, что она не вполне нормальна. Но мне тогда хотелось, чтобы она была признана нормальной. А вот сейчас — совсем другое дело. Вам она сейчас нужна абсолютно нормальной для того, чтобы вы могли использовать её письменное признание, а мне — наоборот. Ну разве не странно?!

— Весьма.

— Только похоже, что сегодня повезло мне. Дело в том, — Фархилл с сожалением покачал головой, — дело в том, что прошлой ночью она действительно тронулась.

— Ничего удивительного, — сказал Лерой, — после того, что ей пришлось вчера пережить.

— Нет, нет, на сей раз это не обычная дамская истерика, — сказал Фархилл, — она теперь по-настоящему свихнулась. — Он посмотрел на рукав своего хорошо отглаженного, без единого пятнышка летнего пиджака и смахнул невидимую пылинку. — Настолько свихнулась, что доктору Лайтфуту пришлось дать ей снотворное, и на рассвете… — Он замолчал и печально покачал головой.

— Давайте по существу, — сухо предложил Лерой.

— Все это очень печально,, — сказал Фархилл. — Но сегодня утром её увезли.

Лерой встал.

— Послушайте, — сказал он, — вы не посмеете так просто, за здорово живёшь, засадить человека в сумасшедший дом. Существует установленная законом процедура…

— Конечно, — подхватил Фархилл и, словно цитируя учебник, отбарабанил: — Два компетентных врача должны подтвердить диагноз, окружной суд должен вынести постановление, судья округа должен лично побеседовать с пациентом… — Он замолчал и дружески усмехнулся. — Да чего говорить — вы сами все это знаете. Именно так, — решительно закончил он, — они и поступили. Посреди ночи. Когда она выла, как злой дух.

Лерой стоял в элегантно обставленном кабинете Фархилла и думал: «Вот так всегда».

— Видите ли, — продолжал Фархилл, — доктор Лайтфут считал, что её нужно немедленно поместить под наблюдение врача. Она была на грани самоубийства, Он не хотел брать на себя ответственность. Поэтому, — Фархилл оживился, — доктору пошли навстречу. Ему помогли. Старый судья даже встал среди ночи с постели.

— Куда вы её отвезли? — спросил Лерой.

— Я её никуда не отвозил, — поправил Фархилл.

— Ну, так куда они её отвезли?

— Туда же, где лечили раньше. Когда у неё был истерический припадок, — Фархилл сделал ударение на слове «истерический». — Это давняя история. Она тогда, говорят, принялась хохотать на похоронах родной матери.

Лерой внимательно смотрел на Фархилла, сидевшего за своим столом.

— Чисто сработано, — спокойно сказал Лерой.

Фархилл смотрел на него снизу вверх, и по лицу его постепенно расплывалось выражение крайнего удивления, — так капля уксуса расплывается в молоке.

— Очень чисто, — повторил Лерой с восхищением. — Но, знаете, — добавил он мгновение спустя, — возможно, и не совсем.

Фархилл заёрзал в кресле, обитом дорогой темно-коричневой кожей. При всей его массивности и превосходном качестве изготовления кресло слегка поскрипывало под тяжестью крупного тела.

— Лерой, — медленно проговорил Фархилл, — вы сегодня что-то не в себе. На вас что-то вроде нашло.

Лерой смотрел на крупное, гладкое, красивое лицо, на котором застыло выражение крайнего недоумения, и не мог сдержать улыбки.

— Вы знаете, — заключил он, улыбаясь как можно любезнее, — мне и самому так кажется.

У двери он обернулся.

— До свидания, — сказал он, — и большое спасибо.

Вернувшись в кабинет, Лерой сел за стол; перед ним лежали бумаги, которые он собирался приложить к своему ходатайству. Он не притронулся к ним. Вызвал секретаршу. Она вошла и села, положив блокнот на колени.

— Томасу Бови Атвуту, — сказал он, — Нью-Йорк Сити. Позже я вам найду более точный адрес. Дорогой Том, — он помолчал, откашлялся и начал снова: — Пусть это письмо будет для тебя отголоском дорогих, навсегда ушедших дней. Надеюсь, ты ещё не забыл те вечера в Шарлотсвилле, когда мы собирались почесать языки, попить пива, пофилософствовать и, конечно же, решить судьбы наций. Мне всегда хотелось тебе написать, но в моей повседневной суете не было ничего сенсационного. Со времён войны (в которой я никого не убил и сам остался цел и невредим) Корин и я живём тихо и счастливо в маленьком городке, где я родился и который считаю самым для себя подходящим местом. Корин почти не коснулось время; она посвятила себя благотворительности и всеми здесь любима. Единственная печаль — у нас нет детей. Я об этом очень сожалею.