Роберт Уоррен - Приди в зеленый дол

Конечно же, сегодняшнее заседание — сон: ведь Лерой Ланкастер побеждал только в мечтах.

Он смотрел на Кэсси, стоявшую, слегка приподняв руки, будто готовясь обнять кого-то, и чуть запрокинув голову, но ни на кого не глядя, — не отрываясь смотрел на неё и тем не менее не верил, что всё это не сон, и снова наслаждался своими всегдашними мечтами, и снова мучился, потому что не верил в их осуществление, а тишина в зале длилась уже целую вечность.

Потом он увидел, что Анджело Пассетто, его подзащитный, вскочил на ноги и тоже что-то кричит.

И Лерой вдруг разобрал, что именно кричит Анджело.

«Piccola mia, piccola mia!» — кричал Анджело.

Не слыша ни криков публики, ни стука молотка, Кэсси через весь зал смотрела только на Анджело Пассетто, и лицо её сияло от счастья.

Лерой не мог отвести глаз от этого лица.

Наконец профессиональный инстинкт заставил Лероя оторваться от женщины и посмотреть на присяжных. Не обращая внимания на переполох в зале и стук судейского молотка, Лерой пристально изучал лицо ближайшего к нему присяжного. Это был довольно пожилой мужчина, высокий, худой, явно не горожанин, одетый в вылинявшую голубую рубашку и штаны цвета хаки; нестриженые, песочного цвета волосы падали на вытянутое лицо со впалыми щеками; челюсти медленно, безостановочно двигались, жуя табак, а плоские голубые глаза, такие же блеклые, как и рубашка, не отрываясь глядели на Анджело Пассетто.

Потом Лерой увидел, как этот человек перевёл тяжёлый взгляд своих выцветших глаз на сияющее от счастья лицо женщины, глядевшей на Анджело. На мгновение у присяжного отвисла челюсть и он тут же снова уставился на Анджело, сунув кусочек табаку за щеку и перестав жевать. Чем дольше он смотрел на Анджело, тем сильнее сжимались его челюсти, резче выступали желваки на скулах, а глаза зловеще щурились, словно глаза охотника, следящего за своей жертвой поверх прицела и уже готового спустить курок.

Лерой чуть заметно повернул голову в сторону Анджело.

— Сядьте, — приказал он резко, но очень тихо, почти не разжимая губ и не глядя на Анджело.

Но Анджело, казалось, не слышал его и продолжал, не скрываясь, стоять под перекрёстным огнём враждебных взглядов. Лерой повернулся к нему и по-прежнему тихим, но дрожащим голосом прошептал:

— Черт вас побери, идиот! Сядьте!

Медленно, не взглянув на Лероя, все так же не отрывая глаз от женщины на другой стороне зала, Анджело опустился на стул.

Идиот! Ну зачем он позвал её, зачем вскочил у всех на виду и уставился на неё, купаясь в счастливом сиянии её лица. Ведь этим он сам вызвал на себя огонь враждебных взглядов всех этих людей, которые никогда не простят ему его счастья, потому что смотрят на него из-за колючих зарослей своих неосуществившихся желаний, своей убогой жизни, своей зависти.

Все они — судья, присяжные, Фархилл, Маррей Гилфорт и публика в зале — готовы были убить Анджело Пассетто только за то, что он, не скрываясь, стоял перед ними, озарённый сиянием счастливых глаз Кэсси Спотвуд.

«Боже мой, — думал Лерой. — Вот так всегда. И теперь уже ничего не изменишь».

«Да, так было всегда», — думал он, сидя в ту ночь за письменным столом у себя в кабинете, где ему было' совершенно нечего делать. Он даже не потрудился зажечь свет.

Он вдруг понял, что заставило его позвонить жене и отказаться от ужина.

Понял, что не решался идти домой, потому что хочет ещё хоть немного, хоть чуть-чуть продлить своё призрачное ощущение победы, пусть даже несостоявшейся, продлить свою мечту.

Приди он с этой мечтой домой, и Корин тотчас же, лишь только увидит его, сразу поймёт, что он снова потерпел поражение; поймёт даже, что он сам себе в этом не признается. Она встретит его своей обычной печальной улыбкой и спокойным взглядом все понимающих и все прощающих серых глаз. Она его нежно поцелует. И когда они сядут за стол, она, утешая мужа, погладит его по руке…

Сегодня все это было бы ему невыносимо.

Свет от ближайшего фонаря на площади проникал в кабинет через окно и падал на стену острым клином, нацеленным в потолок, но сам Лерой оставался в тени; и все же он знал, что рано или поздно придётся идти домой. И как бы поздно он ни вернулся, Корин проснётся, когда он ляжет в постель. Она сонно скажет, что любит его. Она положит его голову к себе на плечо и будет поглаживать его, утешая, как маленького ребёнка.

Потому что он — неудачник.

«Да, в том-то и дело», — думал он, и гнев переполнял его. Всякий раз, когда он терпел поражение или когда она своим безжалостным даром ясновидения предчувствовала, что поражение ждёт его, она печально и нежно утешала его.