Сергей Антонов - Зеленый дол

Рис. В. Щеглова

ДОРОГИЕ РЕБЯТА!

Очень давно, ещё в начале 1952 года, в «Пионерской правде» был напечатан рассказ «Письмо» — про мальчика Петю, который задумал вырастить в своём колхозе новый сорт пшеницы.

Читатели иногда спрашивали меня, удалась ли Пете его затея, как сложилась его жизнь, какие в его работе встретились трудности, что случилось с Лёлей, приехавшей вместе с отцом-агрономом из города. На одной из читательских конференций о моих рассказах ученик пятого класса сказал: «Вы, дяденька, сами, наверно, не знаете, что было дальше». А один добрый критик посоветовал, чтобы я удлинял сроки встреч со своими героями.

Вот почему я решил рассказать поподробнее, как Петя растил свою пшеницу и что из этого вышло. Была написана вторая глава, но оказалось, что до конца ещё далеко. И ученик пятого класса, и добрый критик снова могли спросить: «А что было дальше?»

Тогда я стал писать третью, четвёртую, пятую, десятую главы, но конца всё не было, и после каждой главы я уже сам спрашивал себя: «Что же случилось дальше?»

Наконец, я понял, что этот вопрос можно задавать после каждой главы, и поставил точку. И написал: «Конец», хотя никакого конца не было. И вот получился рассказ, у которого, как и во многих других рассказах, есть начало и нет конца.

Первая глава этого рассказа, как я уже сказал, была напечатана в «Пионерской правде» под названием «Письмо». Но я решил напечатать её снова, потому что, если начинать со второй главы, получится совсем плохо; рассказ будет и без конца и без начала. К тому же другой критик предупреждал меня, что нехорошо печатать сочинения, начиная со второй главы.

Папа и дедушка-возница пошли к директору МТС просить свежую лошадь, а Лёля, уставшая от долгого путешествия, осталась в телеге. Она сидела между чемоданами, обвязанная большущим пуховым платком, и дремала. Когда она закрывала глаза, ей казалось, что телега снова едет по длинной, дырявой от множества луж дороге, снова медленно вращается однообразная снежная равнина и по обеим сторонам торчат в ослабевших сугробах покосившиеся, ставшие ненужными снегозащитные еловые веточки.

Солнце опускалось. Было оно сверху жёлтое, снизу оранжевое, словно весь его жар оплыл книзу. Наступили те неустойчивые дни, когда зима уже кончилась, а весна по-настоящему ещё не началась. На дорогах кое-где сошёл снег. Один ездили в санях, другие — в телегах.

В просторном эмтээсовском дворе становилось тише. Всё реже и реже хлопала дверь конторы, по лестнице сбегали чужие озабоченные люди, а папа всё не возвращался.

В аккуратном белом домике по соседству с конторой зажгли свет. Стали видны кружевные занавески на окнах и красные рябиновые грозди, положенные для красоты между рамами.

Хорошо бы заночевать здесь, как предлагает дедушка, а завтра ехать дальше.

Но ночевать нельзя.

Во-первых, папу ещё с прошлой неделя ждут в колхозе «Зелёный дол», где он будет теперь работать агрономом, а во-вторых, утром в областном центре папе вручили письмо, адресованное одному из колхозников «Зелёного дола» — срочное письмо в плотном конверте с надписью «Отправитель Т. Д. Лысенко», и просили как можно скорее передать его какому-то Иванову…

Проснулась Лёля от того, что её что-то толкнуло в бок.

Открыв глаза, она увидела морду коня. Морда была огромная, со свирепыми розовыми ноздрями. Между ушей свисали у неё чёрные космы, и от левого уха был отстрижен треугольный кусок. Морда легко, словно спичечную коробку, отодвинула тяжёлый чемодан и выдернула из-под брезента клок сена.

— Брысь! — сказала Лёля.

Морда равнодушно посмотрела на неё выпуклым, как будто наполненным чернилами, глазом, фыркнула, подняв столб пыли, и выдернула из-под ног Лёли ещё клок сена.

— Папа! — испуганно воскликнула Лёля.

— Не бойся, он смирный, — раздался спокойный голос. Возле телеги стоял мальчик лет двенадцати, в ушанке, надетой набекрень, как папаха у Чапаева.

Мальчик схватил коня за ремешок, раздвинул ему рот и вынул мокрый железный стержень. Гремя удилами, страшный конь помотал головой, потянулся к крыльцу и сразу отгрыз от ступеньки щепку.