Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

– Стоп! – Сеченов ударил ладонью по столу. Было видно, что слова Геры крайне заинтриговали его. – А как же Ленин – лысое солнышко?! Ведь тогда получается, что наш Володя и есть третий, гадать нечего!

Гера, и сам на взводе, покрутил пальцем у виска:

– Да вы чем слушаете-то! Сказано ведь, «два уже были на престоле»! Авель когда помер? А Ленин когда?

– А-а-а, – разочарованно протянул Сеченов, – ну да вообще-то. А так бы справедливо было, мне кажется. Володю народ любит. Ну, валяй, продолжай, Радзинский ты наш.

– Иосиф – пусть и Красный Император, но тоже после Авеля и один. Даже если всех генсеков приравнять к императорам, то Никита – ничтожество кукурузное, один, Леонид, Юрий, Константин, который Черненко, тех по одному, Михаил Меченый и Борис покойный – тоже все в одинаре. Но даже если черт с ними, с императорами, пусть сюда еще и великих князей включить, тогда минусуем Ивана, Федора и Алексея. Авель пишет, что это имя уже дважды использовалось, а если брать великих князей, то их было хоть пруд пруди, только запутаемся вспоминать каждого. С ходу лишь два имени приходят – это Василий и Всеволод, их тоже было по трое. Но я не думаю, что Авель очень уж хорошо знал русскую историю, он сам часть истории! И кто же у нас остается? – Гера сделал эффектную паузу и торжествующе поглядел на генерала. – Только Петр!

– Ты умишком, что ли, тронулся? Петров-то как раз было трое, и все жили до Авеля – это я могу тебе доказать как дважды два! – генерал возмущенно засопел. – Это что же получается? Незнание элементарных исторических фактов чиновником класса «А»? Это форменный беспредел, Гера.

– Кто? Я не знаю исторических фактов?! Да это вы ничего не знаете! Вы не знаете, что Петр Третий, самодур и алкоголик, по счастью, графом Орловым по голове своей птичьей вдаренный и оттого скончавшийся, императором не был!

– Да ты что такое несешь-то?!

– Он процарствовал всего сто восемьдесят шесть дней и все это время лишь исполнял императорские обязанности. Его так и не успели короновать при жизни! Это сделал его сын, Павел, и получается, что он короновал своего отца посмертно, а это, извините, две большие разницы!

– Или четыре маленькие, как говорят в Одессе, – задумчиво произнес генерал. – Ты уверен в том, что говоришь?

– Абсолютно. Я же знаком с историческими фактами, – съерничал Гера…

… – Отпустил бы ты меня, Платон Никитич, – Авель моляще сложил худые руки, – воли алчу. На что я тебе более сдался? Все написано, как ты и наказывал.

– Отпущу, – Платон Лемешев подвинул монаху стаканчик с гусиными перьями и чернильницу, – коли еще малость поправишь, отпущу.

– Что ж еще поправлять-то?

– Рви лист из правдивой тетради. Вот так. В печку его.

– Почто ж в печку?

– Негоже напрямую такое писать. Первые два раза при них что на Руси случалось? Смута великая. Хочешь, чтобы и на третий раз такое? Нет уж. Записывай с моих слов, как я скажу. Готов, что ли?

– Готов…

– Так пиши: И восстанет в изгнании…

И Лемешев продиктовал фразу, прочитанную генералом Сеченовым спустя двести двенадцать лет. Поглядел на Авеля:

– Ступай, отец. Мы с тобой хороший след на земле оставили, теперь и помирать не страшно.

… – Я? Я следующий президент?!

– А кто же еще, как не вы? – Гера лаконично начал перечислять: – Армия, финансы, международная политика, личный самолет и повар, строгий костюм, мудрое выражение лица, проникновенные обращения к народу в стиле «жить стало лучше, жить стало веселей». Да что я о мелком. Власть! И мне кажется, что у вас получится, Петр. Да что я… То есть, разумеется, получится, ведь вот оно, доказательство. Вас сам Господь Бог выбрал!

Он продолжал красноречиво расписывать перед генералом все прелести царского бытия, но на лице Сеченова чувствовалась какая-то отстраненность, словно он слушал и не слышал искушающих эскапад Кленовского. Наконец генерал, словно очнувшись, прервал Геру спокойным и в то же время убедительным жестом руки:

– Довольно. Я должен все обдумать. Давай сегодня, нет, лучше завтра мы все еще раз обсудим. Иди, мне нужно побыть одному.

Гера, послушно кивнув, вышел, а генерал закрылся в кабинете и, что называется, ушел в себя. Он никогда не думал, что вся эта суета вокруг Авеля в конечном итоге станет иметь к нему, простому служаке, каковым он искренне себя считал, самое прямое и непосредственное отношение. Позвонил своему другу Виктору, великолепному историку, преподававшему в Институте кинематографии, попросил его срочно приехать. Напугав приятеля своим отчаянным внешним видом, заставил того выпить, до чего историк был не очень-то охоч и пил редко, как и всякий человек, мир которого наполнен образами. Меньше всего Виктор Сергеевич ожидал услышать от своего приятеля-генерала следующий вопрос: