Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

– Это выглядит глупо, скорее даже это полный идиотизм, но я ничего не могу с собой поделать. Я хочу увидеть одного человека.

– Лететь, чтобы увидеть какого-то человека! – незамужняя Райс фыркнула. – Не понимаю… Где гарантии, что с тобой не захотят расправиться за старые дела? Такие, по которым, как говорят в полиции, «нет срока давности». Кто заслуживает, чтобы ради него рисковали жизнью? Только не говори мне, что это какой-нибудь русский мужик, для меня подобное известие станет шоком.

– Кэнди, – лицо Пэм пошло красными пятнами, а голос задрожал, – тебя никогда не интересовали мужчины. Тебя вообще ничего никогда не интересовало, кроме твоей гребаной карьеры и подружек, которые появлялись в твоей постели так же быстро, как затем оттуда вылетали. Я все понимаю, но поделать с собой ничего не могу, видимо, в России я подцепила заразу под названием «любовь к человеку». Мне ни с кем и никогда не было так хорошо, как с… – вместо того, чтобы произнести имя «Игорь» на свой манер, Пэм, железная Пэм, Пэм, которая не плакала с девятилетнего возраста, вдруг разрыдалась, словно у нее украли сумочку на окраине Багдада, а вокруг сплошь одни туземцы с недобрыми намерениями и нет даже монетки, чтобы позвонить из телефонной будки и позвать на помощь. Более того – самой будки тоже нет! В общем, тихий ужас. – Меня никто и пальцем не тронет, ведь я еду не как частное лицо, а как твой заместитель. Никто не посмеет покушаться на мою жизнь и провоцировать скандал на правительственном уровне, они побоятся. И самое главное – я не чувствую опасности.

– Ты нет, но как же твой… Я ведь понимаю, о ком идет речь, – Райс выпила глоток воды, – ты можешь подставить нашего русского друга, и окажется, что все наши труды пойдут насмарку.

– Я ручаюсь, что этого не произойдет, – Пэм, не доставая платка, по-детски вытерла слезы ладонью. – Мне сорок с чертом лет, и я хочу увидеть единственного человека, про которого я могу сказать, что это мой особенный человек. Не желая ему проблем, я сделаю все красиво, тем более что я знаю, как потеряться в Москве. Это сделать проще, чем кажется.

Пантера фыркнула:

– Видимо, ты и впрямь больна, и, думаю, безнадежно. Лети. В самолете подумаем, как тебе лучше будет незаметно смыться из посольства, – поглядев на подругу, Райс крепко выругалась. Она выросла в большом бизнесе и любила забористые словечки.

…Игорь присутствовал на всех международных встречах в качестве «наблюдателя за параллельным эфиром». Этот титул он выдумал себе сам, и никто не был против, так как все равно никто ничего об этом самом эфире не слышал. Хотели было придать Игорю подкрепление в виде какого-то бородатого чудака, не то астролога, не то еще кого-то, но Игорь, взглянув на бородача, увидел, что тот обыкновенное трепло и шарлатан, а признав в этом дураке исключительного проходимца, разозлился и отправил псевдоколлегу восвояси с пожеланиями заняться чем угодно, только прекратить дурачить занятым людям голову. Бородач его словам не внял, во всяком случае полностью, и до сей поры можно иногда лицезреть его на страницах прессы или на голубом экране, где он делает разные прогнозы относительно конца света и прочей ерунды. Впрочем, к счастью, всегда невпопад.

Перед встречей с делегацией, в состав которой входила Пэм, Игорь не спал почти целую неделю. Он почувствовал их скорую встречу, и это вызвало в его размеренной жизни эффект случайного появления крота в осином логове. Слепой крот, чей удел рыть носом землю, иногда заползает в свой же проход, который облюбовали земляные осы, и тогда у бедняги нет шансов спастись – его шкура испытает на себе силу сотни осиных жал. Что-то похожее чувствовал Игорь, думая о предстоящем. В Москву он собирался рассеянно и чувствовал, как жжет его ностальгия – самое неверное и рабское следствие былой любви, дающее, впрочем, надежду на новые отношения.

…В начале двухтысячного года Салима похоронила единственную дочь, причиной смерти которой стала передозировка героина. Смерть ребенка оказалась для Салимы непереносимой потерей, и на собрании российской ложи она заявила, что слагает с себя все регалии гроссмейстера, выходит из состава высших посвященных масонского братства и собирается тихо дожить свой век, ни с кем не общаясь, не ведя никакой публичной жизни и вообще не выходя из дома. Ее пытались отговорить, вначале мирно, затем с угрозами, но находящаяся на грани безумия от постигшего ее горя женщина была непреклонна.