Олег Стрижак - Город

Он был очень голоден. Но ел он неторопливо, сосредоточенно. Воздавая должное хрустящей корочке, вину, зеленой травке, коньяку. Вкусно ел. И при этом глубокая задумчивость не покидала его. Кости хрустели в тишине на волчоночьих его зубах ( …не пей, жестко, не поднимая угрюмых глаз, попросил мальчик; ты нужен мне трезвый ).

Все доев, мальчик выпил еще. Кинул лениво на стол салфетку. Даже с виду он потяжелел, и как будто стал шире.

Нет, лениво он отказался от дорогой моей сигареты с золотой короной. Вынул из курточки испачканную пачку беломора. Прикусил папиросу: привычно, с неким раздражением в движении губ. Задумчив он пребывает часто, подумал я. И раздражителен часто. И курит — очень давно. Он прикурил от длинного пламени моей зажигалки (мода на длинное пламя: Трентиньян, фильм Мужчина и Женщина ). Кивком поблагодарил.

Курил мальчик, глядя на меня сквозь дым: лениво, изучающе. Где-то я тебя видел, сказал я, Возможно, кивнул он; лет восемь назад, на Ждановке. Я засмеялся. Лет восемь назад он в первый класс ходил. Ходил, кивнул мальчик. Задумчиво он что-то вспомнил. Прищурясь от дыма, лениво вытащил из кармана дрянных брючек:

…внушительную пачку денег…

(Черт!..) ; отделил, не глядя: зелененькую, в пятьдесят рублей. И положил, пристукнув жесткими пальцами, на ресторанную салфетку. За ужин.

Горько я расстроился. Хотел удивить, порадовать, и вышло обидно. Будто я лакей его! Мальчик смотрел внимательно, холодно, как разглядывают муравья.

…и чтобы скорей покончить с этим, я, нервничая, скрутил зелененькую бумажку, сунул в кармашек жилетки. Мальчик погасил папиросу: пора мне. Должок за мной (я, признаться, не очень понял его. И я все еще мог не ходить за ним! ).

…и все-таки я увязался! Провожу, во дворе покурим; душно здесь. Иди, равнодушно пожал плечом мальчик. Черной лестницей, с узкими железными поручнями, спускаясь (мальчик молчал, о чем-то глубоко задумавшись) в ночной, черный двор, я говорил без умолку, в надежде мальчика заинтересовать; вновь хвалился удачливой жизнью, литературой; и тут же и прилгнул… Что таить: я невероятно хотел понравиться ему!

…И очнулся: затравленный, ошеломленный, в страшном сердцебиении, испугавшись великого ужаса и отчаяния, защемивших мне сердце… очнулся в загадочном помещении с желтыми, грязными и неровными стенами. Помещение освещаемо было тусклой лампочкой в сетке; и показалось мне ненастоящим. Жуткий страх, от которого сжималось и прыгало мое сердце, заслонял и затуманивал все. Мне было очень плохо .

Попробовав приподняться, я увидел, что дается мне это с трудом. Всё же я приподнялся, и сел. Безобразные грязные люди лежали возле меня на темных крашеных досках. В нише под лампочкой обнаружилась дверь: железная, темная и глухая. Я, поднявшись с трудом, побрел к двери, опираясь о неровную, очень холодную стену. Железная дверь, прочно запертая, не имела ни ручки, ни замка. Я бессильно и вяло, а потом все отчаянней, торопимый моим темным ужасом, застучал кулаком в железо холодное двери. Откликнулось эхо. Безобразные люди пошевелились.

— Ты!.. — сказал очень злобный, ненавидящий меня голос.

Хрипло:

— Кой ему мусор нужен?

— Дай ему по глазам…

— Ляжь! падла… — крикнул с ненавистью голос.

И я почему-то покорно, обессиленный болью отчаяния, рухнул на крашенный темной краской помост: не сознавая еще ничего, кроме черного и громадного моего ужаса и отчаяния.

И в черное это отчаяние я провалился…

Когда я очнулся вторично, уже от лютого холода, в загадочном низком помещении, освещаемом тусклой лампочкой в сетке, я лежал один на темном нечистом помосте. Помост глухо врезан был в желтые, нечистые стены. В четвертой стене, в которой мы ночью лежали ногами, продолблена была ниша и втиснута глухо железная дверь. В двери был глазок. Над дверью горела лампочка. Вдоль этой стены, меж помостом и дверью, был провал, небольшое пространство цементного пола, шага три в длину и шаг поперёк. Лютый, невыносимый холод, холод ледника, погреба шел от каменных стен. Почему-то подумалось мне, что уже утро. Холодный несвежий воздух держал духоту ночевавших здесь неприятных людей. Всё тот же, мутный и желтый свет распространяла лампочка. Лежа ничком и дрожа, я пытался согреть тяжелое, бесчувственное лицо в ладонях, и дрожал так, что кости мои стучали о доски.

Дверь залязгала, залязгала, и тяжело распахнулась.